То есть, если не будет рассмотрен эссенциальный взгляд на «культуры», который рассматривает их как статические, однородные, исключительные и разрозненные, применение культурного релятивизма к правам людей является оскорбительным и неадекватным. Но есть второй проблематичный вопрос, как теоретический, так и практический.

Ясно, что это не относится ни к одному мозамбикскому контексту, или, действительно, в любом другом контексте, о котором он знает. То есть, с одной стороны, принятие местных культурных правил в качестве однородного представителя всего сообщества равнозначно тому, что ценности и интересы доминирующих групп являются общими и интерпретируют местные отношения власти, неравенства и господства от легитимности которые породили доминанты - аналогичным образом, если мы хотим, по антропологической двусмысленности интерпретировать индийскую кастовую систему из классических текстов, написанных Брахминами, уменьшая систему и господство, осуществляемое высшими кастами в ней точка зрения, которую последний произвел.

Но это также означает, что мы хотим игнорировать существование эндогенных процессов гегемонии в общинах, которые считаются «разными», предполагая, что ценности в них «подлинны» и представляют «все», сообщество способствует воспроизведению этого неравенства и гегемонии. Иными словами, пытаясь противостоять злоупотреблениям, связанным с навязыванием «западных» ценностей в контексте межкультурного господства, мы узакониваем злоупотребления, которые возникают в результате навязывания ценностей местных доминирующих групп и форм, которые их отношения предполагают господства над локальными подчиненными.

Обращаясь к эмансипации абстрактного и воображаемого сообщества, усиливаются инструменты угнетения тех, которые очень конкретны, которые доминируют в нем. Однако одно дело - принять это и совсем другое: предположить, что когда какая-то практика представляет формальные элементы, которые кажутся оскорбительными в свете международно-доминирующих ценностей справедливости и прав человека, такие ценности должны переопределять люди вкладывают средства в такую ​​практику и социальные последствия, которые они приписывают им.

Вместе с тем мне представляется, что существует третья альтернатива, также релятивистская и постоянно пересматриваемая, но с преимуществом, что она не падает ни в навязывание внешних ценностей, ни в уклонении от прав, ни в воспроизводстве неравенств. Это, конечно, не простое решение.

Это требует, прежде всего, знания, участия и передачи полномочий на принятие решений наиболее уязвимым и наиболее уязвимым, при этом государство принимает на себя бремя противостояния местным властям и отношениям с доминированием. Но перед ним стоит еще одна трудность, вытекающая из самого мощного значения Грамши для слова «гегемония», когда он придумал свое использование: признание и интеграцию в свою собственную идеологию со стороны господствующих принципов господствующей идеологии, которые были задуманы, чтобы узаконить господство, которым они являются жертвами.

В результате этого процесса всегда существует риск того, что, используя волю и перспективу доминированного в качестве критерия, они воспроизводят локально доминирующую идеологию, предпочитая защиту практики и принципов, которые, если смотреть извне, угнетают их.

Однако в свете вышеизложенного мне кажется, что это самый маленький и самый справедливый из возможных рисков - и, прежде всего, то, что устраняет возможные внешние ожидания космической эмансипации наложения власти, передать их на место политических дебатов и символических и идеологических переговоров.

На этом этапе обобщения будет оправдано вернуться к теме, которая послужила отправной точкой и эмпирической основой для этой статьи: обвинения и суждения о колдовстве, как варианты «юридического плюрализма», способные осветить напряженность и ограничения последних.

При этом всегда можно было утверждать, что испытания колдовства представляют собой крайний случай в рамках различных методов «правового плюрализма» и поэтому не должны ставить под сомнение безобидные и социально полезные формы разрешения конфликтов и быть взаимоприемлемыми для заинтересованных сторон. Фактически, используя духовные или магические доказательства и, возможно, приводя к экономическому грабежу, остракизму, увечьям, безумию или смерти обвиняемых, такие суждения резко контрастируют, например, с посредничеством семейных ссор в полицейского участка или в суде Сообщества.

Однако также из последних мы часто получаем новости о решениях, явно наносящих ущерб правовым, конституционным и правам человека обвиняемых граждан или их родственников, несовершеннолетних, используемых в качестве инструментов компенсации. Более того, злоупотребления уязвимыми и доминируемыми людьми и группами могут различаться в зависимости от типа учреждения «правосудия» и местного контекста, но вытекают из того же принципа культурной легитимации и могут даже поддерживать, как мы видели, непрерывности и взаимодействия друг с другом.

Таким образом, суждения о колдовстве можно рассматривать как крайний полюс континуума возможностей злоупотребления и введения господства; но эти возможности, в конце концов, присущи самой логике «юридического плюрализма». Они также являются мощными инструментами для подтверждения и укрепления местных принципов и отношений господства и неравенства, которыми доминируют сами по себе, либо по гегемонии, либо сами по себе в качестве потенциальных альтернативных жертв подобных сборов.

Поэтому этот феномен приводит нас к неудобным вопросам научного, этического и политического порядка, которые нельзя отвлекать, когда мы рассматриваем правовые множественности. Правильно ли использовать принцип культурного релятивизма в качестве предпосылки для обсуждения, когда культурно признанные права людей не являются, в строгом смысле, культурным, но политическим явлением, седиментацией изменения корреляций сил и господства?

Достойно ли защищать практику и принципы правового плюрализма, если это не ограничивается ослаблением модернистских гегемоний и идеологического господства в мировом масштабе, но также укрепляет отношения господства и гегемонии на местном уровне? Должны ли государства принимать юридические и судебные меры для защиты существующего и исторически сложившегося неравенства или стремиться к справедливости среди своих граждан?

Практика и юридические решения, которые нарушают конституционные и права человека граждан против их воли, являются социально и политически приемлемыми? Что можно и нужно сделать, чтобы предотвратить это? Бинсберген, Вин ван. Межкультурные встречи - африканские и антропологические уроки в направлении философии межкультурности.

Кэмпбелл, Сьюзан. Призыв к исцелению - традиционное исцеление сегодня встречает современную медицину на юге Африки. Стремление к осуществлению через Нгому. Грамши, Антонио. Выбор из тюремных ноутбуков. Хонвана, Алинда. Живые духи, современные традиции: владение духами и послевоенная социальная реинтеграция на юге Мозамбика.

Нгома: дискурсы исцеления в центральной и южной частях Африки. Беркли, Университет Калифорнийской прессы. Мердок, Джордж. «Общий знаменатель культур», в «Линтон», «Наука о человеке во всемирном кризисе». Нью-Йорк, Университет Колумбийского университета: 123.

Нихаус, Исак. Лакатос, Имре. Методология программ научных исследований. Перес, Роза Мария. Мапуту, Университетская пресса. Спербер, Дэн. Знание антропологов. Тернер, Виктор. Раскол и преемственность в африканском обществе. Манчестер, издательство Манчестерского университета.

Федеральный верховный суд решил в четверг приравнять однополые отношения со стабильными союзами между мужчинами и женщинами. На практике гомоаффективный союз был признан как семейное ядро ​​как любое другое. Признание прав гомосексуалистов было единодушным.

Министры Рикардо Левандовски, Гильмар Мендес и Цезарь Пелусо расходились в некоторых отношениях с основами большинства своих коллег, но также сопровождали их в центральной точке. Осуждение дискриминации и актов насилия против гомосексуалистов также было единодушным.

Министры Маркус Аврелий и Селсу ди Меллу подчеркнули, что светский характер государства не позволяет религиозной морали служить параметром для ограничения свободы народа. В своей книге Марко Аурелио подчеркнул противоборствующую роль Верховного суда - он привел решение, принятое в связи с Законом о чистой табе, напомнив, что конституционные нормы бесполезны, если их читать в соответствии с доминирующим общественным мнением.

Селсо ди Меллу подтвердил, что государство должно освободить профсоюзы гомофартитов к тому же методу, который относится к стабильным гетеросексуальным союзам. Нет никаких веских причин, почему это право не должно быть признано, сказал министр. «Каждый человек имеет право создавать семью независимо от сексуальной ориентации или гендерной идентичности», - сказал он.

В толковании Верховного Суда гомофобного союза была признана четвертая бразильская семья. Конституция предусматривает три структуры семьи. Результат брака, семья, сформированная со стабильным союзом и односемейным семейным образованием. А теперь это гомофетистский союз.

Судя по двум действиям, призывающим к признанию однополых отношений, министры решили, что гомосексуальный союз следует рассматривать как подлинную семью со всеми ее юридическими последствиями. Министры подчеркнули, что важно, чтобы Национальный конгресс переставал молчать об этом вопросе и регулировал отношения, которые будут вытекать из решения Верховного суда.

Суд был возобновлен в четверг после того, как он был приостановлен в среду, после двух действий, министра Айреса Бритто. Министр проголосовал за толкование в соответствии с Конституцией статьи 723 Гражданского кодекса. Норма определяет стабильный союз как «между мужчиной и женщиной, настроенным в общественном сосуществовании, постоянным и прочным и установленным с целью конституции семьи».

По голосованию министра, за которым полностью следовали шесть его коллег, любое толкование, препятствующее признанию лиц того же пола, что и семейное образование, должно быть исключено из толкования правила. При голосовании около двух часов министр подчеркнул, что гомосекретируемый союз нельзя классифицировать как просто де-факто общество, как если бы это был меркантильный бизнес.