Может, такие истории не надо рассказывать, но мне кажется, скорей, надо, просто чтоб отдавать себе отчет, что тюрьма - это не только бодрые улыбающиеся наши несгибаемые политзаключенные, играющие в сокамерниками в шахматы и монопольку. Есть другое, страшное, никто от него не застрахован.

А вот такая история: одни родители спрашивают нас - а почему наш сын сидит в следственном изоляторе в камере с "опущенными", и что после этого с ним на зоне будет? Примите меры.

И приходим мы в допросную, и сидим там, и приводят к нам в череде других заключенных этого парня. Я, бессменная напарница моя Лидия Борисовна Дубикова, офицер, нас сопровождающий. Парень выглядит не ахти, хилый весьма, вид зачморенный, взгляд погасший, говорит бессвязно довольно. За двадцать ему годочков. Студент, на последнем курсе учился. Попал в СИЗО. Я потом скажу, за что. Пока пытаюсь понять проблему.

В общем, сначала в камере всё было нормально. Смотрящий русский был, жить можно было. Потом русскому изменили меру пресечения, и смотрящим по камере стал армянин. Стало хуже. И еще был один грузин... нездоровый интерес, в общем, проявляли. А однажды... однажды смотрел эротический канал...

Я говорю: спокойно. Офицера спрашиваю: что еще в СИЗО за эротический канал? Он: да нет ничего такого, может, по нормальному каналу передача шла эротическая... Ну ОК, говорю, к каналу мы еще вернемся, а в чем нездоровый интерес был? Ну, - парень отвечает, - дежурить нас за всех заставляли, в камере убираться за всех. Можно же по очереди убираться, или всем вместе, по-разному можно, но они не хотели...

Офицер взрывается: а почему ты сразу, когда это началось, сотрудникам не сказал? Ты же заезжал сюда в СИЗО, с тобой разговаривали оперативные сотрудники, объясняли, что к чему, ты продольному почему сразу не сказал? Тьфу!

Парень сидит, понурясь. Ну, типа жаловаться как-то нехорошо... Потом вспоминает: да и не нужен был мне их мобильный телефон, так я пару раз позвонил - они мне сказали, что я им теперь денег должен, заставляли меня домой звонить, деньги у родителей выпрашивать. Я не хотел. Они настаивали. Я им всякие истории рассказывал... выдумывал...

Я говорю: какие истории? Молчит.

Говорю: ладно. Переходим к эротическому каналу. Что произошло?

Ну так был в тот вечер включен эротический канал. Да я вообще его и не смотрел, но они стали меня подначивать, шуточки всякие... И, в общем, спрашивают - а ты вот, например, касался ли губами гениталий женщины? Я говорю: нет, я вообще не хочу с вами об этом говорить, а они опять спрашивают. Спрашивают и спрашивают. И так они приставали, что я, в общем, сказал - да, отстаньте только. Они говорят: да ну? И долго? Я говорю: ну секунд пять... или десять.

Они тогда сначала говорят: ну, это недолго, ничего страшного. А потом...

Я говорю: блин, но ты же знал, что этого нельзя говорить! Знал?

Офицер орет: но ты же знал, что этого нельзя говорить! Знал?

Парень говорит: ну знал... Я говорю: они тебя били, чтоб ты это сказал? Говорит: нет... просто как-то вот шуточками своими... ну, я сказал... думал, отстанут...

Что потом произошло, он уже совсем не может или не хочет говорить. Я спрашиваю: сексуальное насилие к тебе применили? Он говорит: нет. (Фиг знает, что там было на самом деле, даже знать не хочу). В общем, они сказали, что в тюрьме так принято, что раз делал это с бабой - сможешь и с мужиком, избили его и из камеры выломили. Типа всё, досвидос.

Перевели его в другую камеру. Там смотрящий нормальный был, они парня пожалели, сказали, что это по беспределу вообще, как с ним поступили, типа сиди спокойно. Он было расслабился. Так нет, потом говорят: извини, но смотрящий по СИЗО прислал, чтоб не в одну пацанскую камеру тебя не пускали больше. Короче, выломили его и из этой камеры.

Ну вот и перевела его администрация в ту камеру, где он сейчас. Необычная камера, через нее и дорога не проходит, очень камера непрестижная. И слава за ним в колонию пойдет дурная. Я говорю, Лидия Борисовна говорит, офицер говорит: следи за своим языком! Это твой главный враг! Ты хоть в этой камере всю эту историю не рассказывал? Он говорит: нет, я больше никому ничего не расскажу! Ох. Ладно, иди. Держись.

Уходит. Я говорю: ну и чего?

Офицер говорит: что можем, делаем. Контроль за ним особый. И на сборке, если выезжает куда, следим, чтоб с представителями уголовной субкультуры не пересекся. И в машине в стакане сидит. Как можем, смотрим за ним. А на зону вряд ли про него весточку кинут: кому он вообще нужен?..

Мы с Лидией Борисовной говорим: да ладно... мы ж взрослые люди, весточка-то полетит...

Ну, тогда, - говорит офицер, - остается единственный вариант. Если дадут меньше пяти лет, да если нарушений режима не будет, да если будет место, на хозотряде оставим его. Так безопасней. Ну а если больше пяти дадут - тогда увы. Но это уж суд решит... Конечно, не хотелось бы парню судьбу калечить. Вот как-то так... может, получится.

А, и я обещала рассказать, за что студента в СИЗО посадили. За гашиш. Вот не за героин, не за крокодил - за гашиш. Вышел он как-то из подъезда с дозочкой, а тут менты-винты. Пишут распространение. Вроде, его товарищ на это дело подсадил: у парня после травмы сильно голова временами болела, а гашиш типа эту боль снимал. Ну так, изредка, не то, чтоб часто. А он признал распространение. Наговорил на себя. Я спрашиваю: зачем? Он говорит: следователь обещал отпустить, поверил следователю...

У меня каких-то особых комментариев к этой истории нет. Ну да, гашиш. Ну да, парень не боец. Ну да, даже пожаловаться моральных сил не хватило - объяснили ему "товарищи", что это западло. Но чтоб за этот фигов гашиш сломать человеку жизнь... ну че, бывает.

Многие заключённые в Украине не представляют своей жизни за пределами тюрьмы.

На воле у них нет ничего, тогда как за решёткой есть друзья, работа, место в иерархии и даже семья. О жизни «постоянных клиентов» зоны Корреспонденту рассказал надзиратель колонии на Волыни, пишет Ольга Замирчук в №5 журнала от 12 февраля 2016 года.


Небольшой городок Маневичи Волынской обл. в прошлом году стал настоящей звездой украинских новостей. Здесь находится большое месторождение янтаря, на незаконной добыче которого, как оказалось, много лет зарабатывали местные бизнесмены.


Однако янтарь – не единственная фишка райцентра. Тут работает Маневичская исправительная колония № 42, куда многие заключённые возвращаются по собственному желанию.
После длительной отсидки чаще всего людям некуда идти – на воле у них нет ни родных, ни друзей. Такие ребята заходят в ближайший ларёк, устраивают там разбой, получают новый срок и возвращаются в свою настоящую семью – в тюрьму, где их по-своему ценят и любят.


Подобные истории не редкость и в других исправительных учреждениях.
Разобраться в деталях тюремной жизни Корреспонденту помог бывший надзиратель Маневичской колонии. Когда-то он работал здесь, потом добровольно мобилизовался в АТО. Сейчас мужчина снова привыкает к мирной жизни, и на правах полной анонимности соглашается несколько приоткрыть занавес «той стороны колючей проволоки».
Корреспондент приводит его рассказ от первого лица.


Город в городе
В нашей колонии, как и в других подобных местах, есть своя тюремная иерархия. Независимо от того, кто начальник колонии или даже всей Пенитенциарной службы, жизнь «по понятиям» здесь идёт своим чередом. Людям с гражданки местные законы лучше не пытаться понять. Как и местную шутку – «влюбиться в тюрьму и умереть».
Просто некоторые вещи должны знать только люди определённого круга. Если их будут знать все – круг автоматически расширяется, границы размываются, а это уже никому не надо. Тюрьма – это свой мир, государство в государстве, город в городе.


На зоне все друг друга знают, и многое здесь происходит по принципу сарафанного радио: «Ты в каком году сидел? А кто тогда начальник колонии был? Я тоже тогда сидел, правду говоришь, садись с нами», – вот обычный диалог во время знакомства в колонии.
В Маневичах всё построено по классическому принципу исправительного учреждения: есть бараки, помещение для администрации, места, где работают заключённые. По решению суда, сидельцев также могут отправить на свободное поселение или, как это ещё называют, на поселение социальной реабилитации. По сути, это те же бараки, но с улучшенными условиями и более свободным графиком.


Для остальных заключённых колония делится на «крытую» и просто бараки. В основном наказание отбывают за разбои, торговлю наркотиками и убийства. С последней статьёй как раз и сидят на «крытой». «Крытая» – это тюрьма в тюрьме, камеры строгого режима внутри колонии.


Любовь в бараке
Для многих сидельцев колония становится не то что вторым, а даже первым домом. На воле они бывают никому не нужны, их по ту сторону решётки никто не ждёт. Зато в тюрьме каждый заключённый занимает своё место, выполняет свою роль, каждого по-своему ценят и любят.
В нашу колонию все попадают, как минимум, со вторым сроком. Так что люди здесь в самом прямом смысле слова продолжают жить в зоне.


Самые душевные истории в бараках, конечно же, о любви. Построить семью, находясь в колонии, довольно легко. В Маневичах заключённые ищут жён по переписке, или же девушки сами находят сидельцев в поселении.


Девочек, которые переходят из рук в руки от одного зэка к другому, на жаргоне называют «замазурами». Часто бывает, что местная девушка с не самой приятной внешностью понимает, что может выйти замуж разве что за зэка. Тогда она сама приходит в поселение, ищет там приключений и всегда находит их.


Потом сидельца выпускают, и он говорит ей, мол, извини, любовь прошла. А «замазура» ищет себе нового заключённого – и так до победного конца. Или до бесконечности – тут уже кому как повезёт.
Но бывают истории и полностью противоположные. В колониях часто играют свадьбы, и очень часто это бывает по большой любви. Есть же люди, которые загремели по своей дурости, осознали всё и готовы строить семью. Они находят жён по переписке через газеты, девушки приезжают к ним на короткие свидания, а потом оказывается, что пары часов мало, да и физического контакта нет, так что такие пары принимают решение жениться.


Если заключённый состоит в официальном браке, то они с супругой периодически имеют право на свидание, которое может длиться до трёх суток. Чтобы получить разрешение на такую встречу, сиделец должен хорошо себя вести, не нарушать дисциплину и не вступать в конфликты с администрацией. Я лично знаю не одну семью, которая родилась в бараке, а теперь с детьми полноценно живёт на воле.


По понятиям
Надзирателей и сотрудников тюрьмы у нас принято называть «администрацией». Дальше идёт иерархия по самим сидельцам.
Тех, кто пользуется уважением среди заключённых и администрации, называют «смотрящими». У каждого из таких людей есть «кони»: правые руки, шестёрки, помощники – кому как больше нравится. Это заключённые, которые сидят «на шухере».


Следующая каста – «козлы». Так называют людей, которые работают на администрацию. Они привлечены к работе в самой тюрьме – такие люди могут быть пекарями, банщиками, кладовщиками. Самое низкое место в тюремной иерархии занимают «пи*ары». Это падшие зеки, которые не имеют уважения ни по ту, ни по эту сторону решётки.


Во всех колониях в мире есть свои неписаные законы. Это, пожалуй, единственное, что совпадает с той тюремной романтикой, о которой рассказывают в фильмах и книгах. Зона в Украине уже не та, которая была, скажем, в 90-х. Сейчас баланс сил среди заключённых не всегда сохраняется.
Как-то к нам в колонию привезли бывалого сидельца-бандита из Луцка. Он зашёл в барак, и услышал, как играет песня «18 мне уже». Тогда бандит подошёл к надзирателю и сказал: «Или уводите меня отсюда, или я буду «вскрываться» [резать себе вены]». Просто он имел за плечами не одну «ходку», и не мог позволить себе, согласно тюремным законам чести, сидеть вместе с непонятным контингентом заключённых. Этого сидельца в итоге перевели в другой барак. Но такие, как он, в современных колониях – скорее, исключение, чем правило.


А ещё в колониях происходят по-настоящему удивительные истории. В АТО со мной служил Серёга. Из своих «около 50» почти половину жизни, а именно 22 года, он провёл на зоне. Там же приобщился к религии, став военным капелланом. Серега не стеснялся своих сроков, часто рассказывал о жизни в колонии. Он говорил, что ошибки совершают все, и ответить за содеянное ещё тоже нужно уметь.


Я любил заступать с Серегой на блокпосту в караул. Помню, стояли мы на позиции в паре десятков километров от Донецка, и к нам периодически подходили местные жители. Они говорили ему, мол, ты же капеллан, тебе нельзя убивать. И Серега отвечал: «А я убивать не буду – буду стрелять только по ногам».


Потом местные начинали сетовать, что их никто не защищает, война постучала в их дома и т. д. И Серёга с улыбкой показывал свой паспорт: «Видите, где родился? А вот и прописка. Я из Горловки! И приехал вас защищать». Такие люди, как Серега, на самом деле, очень показательны. Ведь далеко не все могут полноценно жить и на зоне, и за её пределами.

В поношенной зэковской униформе, в стоптанных кирзовых коцах, с новой фуражкой «полицайкой», надвинутой до бровей, низкорослый, начинающий полнеть Анфимыч выглядел смешно и даже нелепо, словно постаревший, но всё ещё бравый солдат Швейк, заблудившийся во времени и попавший в советский плен вместо русского.

Страна боролась с пьянством и хулиганством, поэтому Анфимычу, с учетом его пролетарского происхождения и боевых заслуг на фронте, присудили за мелкое хулиганство небольшой срок лишения свободы. И лагерную, бэушную одежду, и эту грубую обувку теперь ему предстояло носить до освобождения, но не так уж долго - всего-то четыре месяца с хвостиком!.. И Анфимыч, в силу своего неунывающего нрава, посчитал всё это за мелочи лагерной жизни, кроме фуражки «полицайки», которую почему-то сразу же невзлюбил и упорно ходил по зоне с непокрытой головой, блестя загорелой лысиной.

В бараке, особенно, в своей секции, весёлый и общительный Анфимыч прижился сразу. Его зауважали не только за солидный возраст и умение травить анекдоты и байки, но ещё больше за боевой, настырный характер, проявленный в истории с почтовой посылкой, которую отравила ему на зону жена.

Посылка с передачей жены до него по непонятным причинам так и не дошла, но злополучная её судьба, а самое главное активность Анфимыча в этой истории вскоре стали достоянием всей зоны.

Сначала Анфимыч проел плешь на головах отрядного и замполита зоны по поводу своей посылки, а затем добрался до самого Хозяина - начальника колонии, бывшего фронтовика и полного кавалера ордена Славы всех степеней. Анфимыч с Хозяином, как настоящие фронтовики, быстро подружились. И начальник колонии пообещал ему, что доведёт странную историю с пропажей посылки до победного конца.

Однако дело с посылкой почему-то застопорилось и отрядный с замполитом уже шарахались от Анфимыча, как от прокажённого, избегая настойчивого зэка-фронтовика. Да и сам Хозяин по этой же причине не стремился теперь попадаться ему на глаза.

На зоне, после вечернего туалета, Анфимыч обычно надевал футболку, атласные шаровары и, улёгшись на нары у окна, думал о своей жене и вспоминал прошлое. А думать ему было больше не о ком, поскольку остались они с ней одни… Жену подростком в войну фашисты угнали в Германию на подневольные работы. По возвращению на родину она ещё некоторое время провела в трудовых лагерях для перемещённых лиц, а после всех этих странствий и напастей, чем-то переболев по бабий части, потеряла способность к деторождению.

Об этом, как об окончательном приговоре, они узнали пять лет спустя после женитьбы, и были страшно огорчены, но страдала от этого, разумеется, больше всего Ксения - жена Анфимыча. Мать Анфимыча к тому времени умерла, а старшая сестра, потерявшая на фронте мужа, успела нарожать ему детей до войны и теперь изредка ворчала: «Ксению твою, видать, в девках ещё сглазили или порчу на неё каку наслали…»

Анфимыч отмалчивался, но с годами всё более и более ощущал некую пустоту в их семейной жизни, однако виду не показывал, разговоры на эту тему не заводил и Ксению ни в чём не упрекал.

Оказавшись нынче вдали от дома, Анфимыч, как бывалый человек, чтоб скрасить унылые лагерные вечера, травил перед отбоем в своей барачной секции анекдоты, а порою забавно рассказывал правдоподобные байки из собственной жизни.

Утром встречаю Петьку Смирнова - гляжу, а у него синяк здоровый под глазом!.. Да и вид - не то смурной, не то будто обиженный! - рассказывал Анфимыч одну такую историю своим молодым соседям. - «В чём дело?!» - спрашиваю его, а Петька от меня лицо воротит и заявляет: «Я с тобой больше пить не буду!» - «Отчего, Петруха?!» - удивляюсь я, а сам после вчерашнего ничего не могу вспомнить. «Когда мы дома у тебя выпивали, плохо с тобой стало - я обеспокоился, уложил тебя на диван, наклонился и стал спрашивать, что случилось… А ты вместо слов промычал что-то и ногой меня лягнул - прямо в лицо!.. Затем вскочил с безумными глазами и швыряться стал, чем попало… И табуретку запустил в меня - едва увернулся!.. Хорошо, что Ксюша вовремя пришла и успокоила тебя - пса бешеного!» - рассказывает мне Петька, а я мозгами раскинул, памятью напрягся… Помню - где-то залёг, в окопе, что ли?!.. А потом привиделось, будто фрицы меня окружают… Один в каске, мордатый такой, совсем близко подполз, наклонился ко мне и что-то лопочет по-ихнему. Ну, я и врезал ему ногой, что было мочи, а потом, не знай, откуда силы взялись - вскочил и стал гранаты метать по ненавистным фрицам!.. Во, что бывает… И не помнишь, что в пьяной горячке творил!.. Рассказал всё это Петьке - гляжу, а он не верит - ещё с бо́льшей опаской на меня зырит и говорит: «Всё равно с тобой больше пить не буду!» - «Вот и хорошо - нам больше достанется», - отвечаю ему. С тех пор Петьку Смирнова, как отрезало, и больше он ни разу со мной не выпивал, аж до самой своей смерти!.. Вот такая, брат, бывает горячка… с последствиями.

Кто-то из ребят помоложе просил Анфимыча:

Ты про фронт, Анфимыч, про войну лучше что-нибудь страви!

Анфимыч задумывался, а потом отвечал:

Война - это не байки, там людей каждый день убивают!

Тебя ж не убили - живой!.. И байки ловко плетёшь! - возражал кто-то с подвохом.

А потому живой, что со смертью дружил! - отшучивался Анфимыч.

Просто… Проще пареной репы! - улыбался Анфимыч. - К земле надо чаще прижиматься, как к родной бабе!.. И во время окапываться!.. А время нет - залягай в свежую воронку - точняк пронесёт!.. И не высовывайся, почем зря!.. А я к тому ж росточком мал был - мишень неприметная… Вот и вся премудрость!

У нас Хозяин, во какой дылда!.. А уцелел и в орденах, говорят, ходит! - вспоминал кто-то начальника колонии.

Хозяин в разведроте служил - там отношения со смертушкой особые, - со знанием дела пояснял Анфимыч и добавлял на полном серьёзе: - Хозяин у нас фартовый и мужик, вообще-то, геройский!

Соседи с Анфимычем молчаливо соглашались - в бараке хвалить или ругать Хозяина было не принято. Перед отбоем каждый думал о своём, что было ему ближе, а обсуждать военное прошлое Хозяина и его фартовость никто не хотел.

Однако в промзоне, на новом производственном корпусе, где Анфимыч работал в строительной бригаде, его дружеские отношения с Хозяином использовались в общественно-корыстных целях. После обеда работать зэкам не хотелось и чтобы продлить послеобеденный перекур с бо́льшим кайфом, бригада почти в полном составе забиралась на крышу новостройки.

Иногда на территории промзоны появлялась крупная и приметная ещё издали фигура начальника колонии в простеньком льняном костюме и кепке. Хозяин по фронтовой привычке шёл, пригнувшись, быстрыми, широкими шагами, будто двигался по простреливаемой местности.

Его сразу кто-нибудь замечал и раздавался тревожный голос:

Анфимыч, Хозяин на горизонте - отвадь бугая!

Анфимыч вставал до приближения Хозяина, подходил к краю крыши и почти кричал, обращаясь к нему:

Гражданин начальник!.. Осуждённый Анфимов… Разрешите обратиться?! - и тут же, не дожидаясь никакого разрешения, продолжал кричать вопрошающе-жалобным голосом. - Как там мои дела с посылкой, а?!.. Что-нибудь прояснилось, гражданин начальник?

Хозяин резко оборачивался на голос Анфимыча и, застыв от неожиданности в полусогнутом виде, какое-время соображал, но не найдя подходящих слов, лишь отмахивался своей ручищей от настырного зэка, мол помню, не забыл и сделаю, что обещал.

Хорошо, гражданин начальник… Хорошо! - бодрым голосом говорил Анфимыч, однако не успокаивался и продолжал орать: - Скоро срок кончается, а я положенную посылку до сих пор не получил!.. Я, гражданин начальник, её так не дождусь…

Получишь, Анфимов… получишь! - хрипло отвечал ему Хозяин и, махнув от отчаяния в последний раз рукой, неожиданно устремлялся быстрым шагом в противоположную от новостройки сторону. На этом эпизодическая роль Анфимыча, как пугало для Хозяина, завершалась и довольные зэки спокойно продолжали большой, послеобеденный перекур с дремотой.

На самом деле посылка Анфимыча уже не волновала. Письма от жены приходили исправно, а это для него было важнее. Ксения писала, что уволилась с текстильного комбината - она и раньше жаловалась, что работать на комбинате ей тяжело - сказывается возраст да сноровка уже не та… И нынче устроилась работать нянечкой в городской дом-малютки и, видимо, как полагал Анфимыч, неспроста. А в последнем её письме это всё и подтвердилось. В дом-малютки, как писала Ксения, она поступила не просто так - она хочет выглядеть среди брошенных малюток такого, к которому её сердце ляжет, а уж потом и забрать его оттуда.

Планы жены озадачили Анфимыча, и он ответил ей, чтобы она не торопилась, а дождалась его возвращения для основательного обсуждения такого дела. До освобождения Анфимычу оставалось совсем немного, и он, уже по привычке, после вечернего туалета надевал чистую футболку, атласные шаровары и, улёгшись на нары у окна, вспоминал прошлое и думал о своей жене.

Анфимыч представлял, как вернётся домой и вечером, после ужина, она наденет свою любимую чёрную шёлковую сорочку с кружевами, и они улягутся на диван. Ксения будет казаться ему самой желанной и восхитительной женщиной… Она начнёт щекотать Анфимычу ухо, нашёптывая горячим голосом сказочные слова, а он станет ласкать её сладкую и ещё упругую грудь.

А история со злополучной посылкой разрешилась для Анфимыча за неделю до его выхода на свободу. Её, как говорят, разбомбили где-то на пересылке почтовые воры, выкрав из неё лишь лакомые для них продукты.

Получив остатки от всего того, что ему отправила Ксения, Анфимыч почти всё раздал по дороге в свой барак.

Уже недалеко от КПП, на ступеньках лагерной больнички, он увидел сидящего с задумчивым видом старого грека с грузинской фамилией из инвалидного, как шутили на зоне, мото-костыльного барака. Старый грек, бывший работник торговой сферы, дотягивал большой срок за хищение социалистической собственности в крупных размерах, и уже давно забытый всеми на воле, ничего по этой причине оттуда не получал… И многие зэки, возвращаясь с КПП, делились со стариком передачами от родных и близких людей. Сделал это и Анфимыч, оставив ему добрую треть своей разграбленной посылки.

Тёмно-карие, маслянистые глаза старика заблестели ещё сильнее и он тихим, почти беззвучным голосом, благодарил Анфимыча. А чтобы окончательно забыть про посылку, Анфимыч пустил её остатки на вечерний чай в своей барачной секции.

Оставшиеся дни тянулись долго, а когда наступил день освобождения, то утром радостный Анфимыч сначала попрощался в секции со своим единственным земляком, потом с ребятами из бригады, затем со знакомыми ему мужиками из соседнего барака и после этого отправился на КПП.

В родной город Анфимыч прибыл на рассвете проходящим поездом, толком не выспавшись. Стойкий туман окутал пустынные улицы, автобусы ещё не ходили, и он, почти никакого не встречая, добрался пешком до своего дома.

Дверь, несмотря на протяжные звонки, никто ему не открывал и Анфимыч забеспокоился… Был субботний день, а Ксения даже в выходные не любила разлёживаться. Тогда он постучал, однако на стук отворилась лишь дверь напротив, откуда, не здороваясь, выглянула, кивнув головой, ещё заспанная соседка. Она сказала ему, что вчера у Ксении случился сердечный приступ и её на скорой помощи увезли в первую городскую больницу. Умолкнув, она застыла с грустным видом, протянув ему связку ключей. Анфимыч взял их и, не говоря ни слова, вышел из подъезда.

На улице он остановился, задумавшись, а потом неожиданно заторопился и, срезая путь, побежал трусцой в сторону пустыря. За ним располагалась конечная остановка единственного маршрута, по которому ездили редкие автобусы в нужную Анфимычу сторону. В утреннем тумане он сумел разглядеть стоящий автобус и припустился во весь дух, боясь опоздать на первый рейс.

Две бездомные собаки, бродившие по пустырю, остановились, увидев бегущего человека, но вслед за ним не бросились, а только погавкали с ленцой и быстро успокоились.

Где-то в небе резко завыл самолет, кружа над городом от непогоды. Знакомый звук настиг задыхающегося Анфимыча на середине пустыря - у него вдруг сжало в висках, а затем кольнуло и ударило резкой болью в самое сердце… В глазах у него стало темнеть, а он всё ещё нёсся по инерции. И самая ближняя на пустыре яма показалась Анфимычу в эти мгновения дымящейся после разрыва бомбы воронкой, когда-то спасший его от смерти, и он летел ей навстречу, спотыкаясь и падая…

В бараке про Анфимыча забыли бы, наверное, быстро, если не его пустующее место на нарах: новый этап на зону ещё не прибыл, а среди обитателей секции не нашлось желающих с приближением холодов спать у окна. И поэтому вечером, перед отбоем, кто-то, увидев незанятое до сих пор место Анфимыча, вспомнил про него и произнес:

Жалко Анфимыча нет… Некому теперь байки травить… Тоска!

А кто-то с верхних нар спросил с недоумением:

Так я не пойму: за что он срок такой смешной схлопотал - за бабу свою, что ли?!

Нет, не за бабу… У него ни бытовуха, ни семейный дебош… Жена ему письма писала и даже посылку послала! - возразил голос с нижних нар и добавил со смехом: - Все ведь помнят эту историю с посылкой, а?!.. Он ей Хозяина даже достал!

Мужики оживлённо загалдели, а кто-то спросил про Анфимыча у единственного его земляка в секции:

Так за что Анфимыч залетел, а?.. Ты ж, зема его - должен знать!

А за что треснул-то? - поинтересовался молодой парень.

Пенсионер рассказывал, что в ту пору любая баба его была… И хвалился, мол, много девок попортил… Вот, Анфимыч, ему и врезал!.. Говорят, если не скрутили его, он бы пенсионера до смерти забил!

И правильно бы сделал! - разом послышались чьи-то голоса.

Анфимыч по пьяни бешеный… - уточнил земляк. - А так мужик, что надо!

Обитатели барака ещё немного посудачили за жизнь, потом в секции наступила тишина, которую нарушил громкий и молодой голос с верхних нар:

Шнырь, руби свет - спать пора!

Шнырь выключил свет - в секции стало темно и барак, как и вся зона, погрузился в промозглую октябрьскую ночь. Битва за урожай в стране уже завершилась, но всё ещё продолжалась борьба с пьянством и хулиганством, и завтра на зоне ждали большой этап…

Приглашаю Вас стать участником и подписчиком сообщества

На тему тюрьма опущенные рассказы существует много лжи и фантазий. На самом деле о том, как опускают в тюрьме, знать всем, кто попадет в зону, не нужно. Да, время от времени приходится слышать о том, что парня опустили в тюрьме или что мужика опускают в тюрьме. Но подобное происходит настолько редко, что внимания не заслуживает.

Но поскольку без истории том, как именно и кого опускают в тюрьме не обойтись, продолжу начатую тему, рассказав именно об этом.

Как опускают в тюрьме.

Наиболее удачным игроком среди мужиков, был Коля – «Совок». В своем кругу ему не было равных. Его соперники быстро «просекли» талант Совка и перестали садиться с ним за карточный стол. К тому времени, он умудрился неплохо заработать на своих друзьях по несчастью. Большинство должников, расплачивались передачами от родственников. Совок курил самые дорогие сигареты. В счет долга, его кредиторы ходили вместо него в наряды.

Совок по своей натуре был настоящим игроком. Такие не могут спокойно смотреть и не участвовать в игре. Блатные, с удовольствием приняли его в свой игровой круг. А ведь до этого точно такого же парня опустили в тюрьме, начав именно с «дружеской игры».

По началу, Совку очень везло. Он выиграл приличную сумму. Скорее всего, это было подстроено. Совок заглотил наживку, брошенную ему опытными шулерами. Следующая игра стала для него роковой. Блатные не играли на всякую ерунду. Кроме денег, в качестве средств платежа, использовалась водка и наркотики.

За несколько часов ночной игры, проходившей в каптерке , Совок проиграл огромную сумму денег. В игре верховодил известный авторитет «Локоть». Именно он определил недельный срок для возвращения карточного дога. Естественно, Совок не смог за неделю достать деньги. В этих вопросах, на зоне не шутят. Ни какие отговорки не катят.

Парня опустили в тюрьме.

Через несколько дней, после окончания срока уплаты, и по зоне пошел слух- парня опустили в тюрьме!!! – а точнее Совка «опустили». Об этом узнала вся зона. Зеки сразу изменили к нему свое отношение. С ним перестали здороваться и садиться рядом за стол в столовой. Наиболее отъявленный подонки, делали его жизнь еще ужасней. На Совка выливали помои, ему ставили подножки, плевали ему в спину.

От такого морального и физического пресса, может сломаться любой. И так всегда - мужика опускают в тюрьме и он ломается, превращаясь или в чухана или кончая с собой, или становясь общей проституткой.

Но не это произошло с несчастливым игроком. Ночью, заточкой, он перерезал горло трем блатным, опустившим его. Той же заточкой, Совок вскрыл себе вены на обеих руках.

В колонию приехала многочисленная комиссия из управления исполнения наказаний. Нашли «крайних». Наказали. Уехали. Начальник колонии получил служебное несоответствие. Кум отделался строгим выговором. После этого случая, работники колонии не давали возможности спокойно играть в карты, как это было раньше. Теперь, игроков ожидало ПКТ (помещение камерного типа), куда на перевоспитание, направляли отъявленных нарушителей дисциплины. А вот тех, кто мужика опускают в тюрьме, не тронули.

Так как тюрьма опущенные рассказы без подробностей невозможны, расскажу о том, как опускают в тюрьме:

1. Вначале жертве самой предлагают отдаться.

2. Если она отказывается, ее избивают.

Примерно с год назад в ближайшем, как ныне выражаются, Подмосковье в одной из церквей отпевали крупнейшего главаря подмосковной мафии - Хмурого. Такова была его партийная кличка. Попал я туда случайно, ехал совсем по другому делу. Автобус, подъезжая к церкви, остановился, и водитель сказал в микрофон: «Приехали».

И улицы, и шоссе, и переулки - все было забито машинами иностранных марок. Сотни и сотни. Гигантский сверкающий «икарус» пятился к воротам церковной ограды, отпевание заканчивалось. Старухи, объяснив мне, что отпевают большого бандита, спорили, осуждать или не осуждать батюшку за отпевание. Решили не осуждать - человек убит, а не то чтоб повесился или утопился. Но дивно было видеть, что в этих сотнях машин или около них сидят, стоят, прохаживаются сотни и сотни вооруженных людей. С автоматами, пистолетами, и они не только ничуть не стеснялись оружия, не гордились им, а оно было для них обычно, привычно, как зонтик при дожде. Милиции не было видно совсем. Лица парней показались мне очень приличными. Никто не курил, не жевал.

Вынесли сверкающий, красного дерева гроб, обитый по углам медью, задвинули в «икарус», «икарус» двинулся вослед за мигающей «Волгой», за ними четко и быстро выстроились «мерседесы», «вольво», всякие «БМВ», а через пять минут и наш автобус смог продолжать маршрут.

На кладбище пальба бу-удет! - протянула моя соседка по сиденью.

И никто не спрашивал, где же милиция, что же это такое - среди белого дня, рядом с Москвой сотни бандитов, составляющие всего-навсего одну мафию из десятков других подмосковных, открыто хоронят главаря, льют слезы, ходят с оружием. Видимо, привыкли.

Они не нас стреляют, они же друг друга стреляют, - сказала женщина.

Но легче ли было от такой мысли? Они же едят и пьют, так на что они едят и пьют? Кого грабят? Друг друга?

Видевшие вчера теленовости говорили: про этого Хмурого передавали, что он погиб от кавказской мафии.

Прошел год. У меня появилась возможность побывать в тюрьме особого режима. Мне предложили, я согласился. Согласие мое было вызвано скорее лингвистическим интересом, нежели социальным. Описывать тюрьмы, пересылки, дома предварительного заключения очень любят наши демократы, чего у них хлеб отбирать. Офицер, предложивший мне побывать в тюрьме, пробовал себя в литературе, отсюда и наше знакомство. Встретясь в редакции, мы поговорили, что уже давно воровские, блатные, уголовные выражения стали частью нашей речи, вначале устной, потом и письменной. Все эти вертухаи, запретки, накопители, косяки, шмары, хазы и мазы уже, может быть, и невыводимы. Как им не жить, этим словам, если все время удабривается почва, на которой они растут.

Знакомый мой офицер был, кратко говоря, опером, звался на жаргоне кумом, шел впереди меня через лязгающие двери. Пока у меня изучали паспорт, я рассказал, конечно, ему известный анекдот о том, как Петька пишет оперу, А Чапаев спрашивает, о ком он пишет оперу. «Опер велел про тебя писать», - отвечает Петька.

Офицер обещал мне подарить словарь уголовных жаргонов для внутреннего пользования, то есть не из тех, общедоступных, которые стали издаваться рядом с матерщиной и похабщиной, но служебный, то есть для посвященных. Еще он решил, что мне интересно поговорить с двумя зэками.

Нет, - отказывался я, - это же очень тягостно. Они сидят, смотрят и думают: ну болтай, болтай, ты-то сейчас за ворота пойдешь, а мы останемся.

Офицер как-то даже весело посмотрел на меня:

А вы не думаете, что им тут лучше?

В особом режиме?

Именно. Не всем, конечно, но эти, особенно один, как на курорте. А так, на общаке, тянут по-всякому. Вчера двух накнокал, до зоны сидели на игле, у нас вроде от наркоты отскочили, а вчера застукал - чифирят, - говорил он на ходу. - Вольняшки за мазуту не только чай, любой баллон притырят.

Думаю, он так же и жене вчера рассказывал о происшедшем, о том, как накрыл мазуриков, кипятящих в банке чай. Но скорее всего его жена, как жены и у всех нас, не любит слушать о работе мужа.

Мы проходили мимо сидящих заключенных, только кто их так зовет нынче - зэки, и все. Зэки вставали, снимали шапки, опер махал рукой, они садились, а он продолжал разговор, начатый еще при первой встрече:

Упала культура, и начался лай, так ведь?

Тех, кто ронял культуру.

Так. Лаять легче, чем говорить. И пороков нет. Голубые уже и у нас за власть борются.

Запреты на пороки сняты специально. Они были б не нужны, будь высокой нравственность, цензура совести.

Учат убивать люди искусства, учат, - говорил офицер. - Прямая связь - убивают в кино, убьют и в жизни. И точно также убьют.

Но почему же ваше министерство не выступит публично, не обратится в правительство, вы же должны...

Должны, да не обязаны, - отвечал он. - Мы много чего должны. Но только сейчас зэков больше слушают, чем нас. Почитать все это журнальное и газетное, тьфу! Зэки страдальцы. Башку жене оттяпал - страдает. Малолеток насиловал - страдает. Интервью дает, учит, как жить. Да ведь и вас, патриотическую прессу, не слышно.

Не слышно, - согласился я. - Напишешь, напечатаешь тиражом десять тысяч, а на тебя наплюют тиражом в пятьдесят миллионов экранов.

Мы повернули к двухэтажному длинному зданию. У входа стоял, стаскивая с головы серую шапку, седой мужчина. Поднялись в кабинет. Опер бросил на стол фуражку, ослабил ремни портупеи.

У зэков дисциплина и законы, у нас бардак и зависть. Нам их никогда не победить, - сказал опер, торопливо просматривая бумаги на столе. - Сидит зэк в карцере, просит курить, у врага просит. И враг, он его завтра зарежет, ему достает курить.

А глухари у вас есть? - спросил я, показав, что немного знаю язык тюрьмы. Глухарь - это нераскрытое убийство.

Ни одного! - выпрямился опер. - Вот тоже важная тема. Следователи на воле давно ничего не раскрывают - повышения по службе, у нас хоть бы премия к Рождеству.

Как не раскрывают?

Наивняк или косишь под него? - весело спросил опер. - Ведет следователь дело, колет Васю. Он этого Васю лучше родного изучил. Тут новое дело. Следователь едет, смотрит - сработано чисто, тут колупаться и колупаться. Чего он будет колупаться, он Васю за шкирку: Вася, бери на себя. Вася торгуется, изучает дело, чтоб на вышку не вырулить. Но обычно сделка честная, кодекс листают, меж статьями ползают. Вася торгует зону получше. Следователь рапортует - раскрыто дело. А настоящий преступник, их в триллерах киллерами зовут, - опер засмеялся, - уже пушку почистил, уже валюту промотал, маруху на Канары свозил, звонит хозяину: давай новую наколку, монета нужна. А у нас - не воля, у нас все под стеклышком.

Опер выдвинул тяжелый ящик, достал из него узкий ящик и показал. Там значились склонные к побегу, поджогу, убийству, отдельно значились группировки, их лидеры, их дружба или ненависть друг, если можно так сказать, к другу.

У вас там, на воле, пару журналистов щелкнули, это ж ясно, что заказные убийства. Ясно, что из-за денег, ясно, что не отстегнул? А где исполнители?

На Канарах?

Примерно так. Где деньги-там кровь. Именно так: вначале деньги - потом кровь, и никогда наоборот. Деньги, жадность, зарвался, не делишься - жди мокрухи. - Опер покачался на стуле. - Вот такие пироганы. Деньги, золотой телец. Схватился за хвост, ударит копытом. Бывает мочиловка и попроще. Типа а ля ведро водки. - Он нажал кнопку и велел вошедшему сержанту привести такого-то, а мне продолжал рассказывать:

У нас шли хлопкоробы, хозяйственники, правильная была терапия, и мы бы с коррупцией покончили, но тут - это мой домысел - мафия испугалась и дала команду начать перестройку. А то масоны, масоны, Горбачев... Может, и мафиози - масоны, только, думаю, мафиози намного важнее. Пока те еще болтают да через газетных и телевизионных шавок готовят мнение, мафиози уже все обстряпали. Жадны, кстати, были эти хлопкоробы. Посылками их заваливали, охрана обжиралась, всем хватало, а положняк, то, что положено котловое, отдай. Во люди. Кстати, хозяйственников, бывших коммуняк, не любили. Ведь у нас партия была из двух потоков - профессионалы, из комсомола выросшие, и трудяги с производства. Профессионалы теперь демократы, а трудяги сейчас в дерьме. Когда кто из них залетал, то это было даже для карманников западаю. Клиенты дурдомов были, вроде Стародворской. Визжала, под сапог бросалась, конечно, у зэков уважение. Ничем не дорожит - их человек. А она себе капитал скребла

Сержант доложил, что привел кого приказано.

Я встал навстречу мужчине моих лет, который со мной поздоровался очень надменно. Я невольно взглянул на стены кабинета с портретами Кутузова, Суворова, Ушакова и Нахимова. Опер сурово сказал мужчине:

Не забалтывайся со своей Англией.

С какой Англией? - спросил я.

Значит, еще один, не понимающий, кто правит миром.

Я невольно засмеялся:

У нас здесь все очень по-русски - один сидит, другой охраняет, третий просто так, а все думают о том, кто правит миром. Но эти разговоры всех нас так заездили, что мы уже не понимаем, кто правит Россией.

Я тебе дам адрес, - сказал зэк, - передашь, что я уже глотал гвозди и ложки.

Там поймут.

Опер вскинул голову от бумаг, хотел что-то вставить, но вновь погрузился в свои раздумья.

Знаешь, почему воры в законе считают себя вправе убивать? - продолжал вопросы мужчина. Причем я каждый раз должен был спрашивать, почему. - Потому что у них стартовая готовность к смерти. От этого у них сознание своей правоты и презрение к жертве.

Это очень по-большевистски, - сказал я.

А не по-христиански?

Да вы что! Христианин готов к страданиям, но он лишен даже тени мысли о своем превосходстве над другими. Разница огромная. Он умрет, а не украдет, а вор украдет...

Но не умрет, - перехватил, захохотав, мужчина.

А зачем ты ложки все-таки глотал?

Кипиш разводил. Кстати, ты - словесник, кипит от чего произведено от кипеть или от шипеть? Ни то, ни то, а от английского хиппи, наше, зэковское - хипешь. Мастырка по-русски. Я от тубиков брал мокроту, сажал рассаду в легкие, меня на просветку - рентген. А, затемнение сверху, косишь под тубика, нет, сиди дальше. Уже и вены вскрывал. Били. А ложки выдрали без заморозки.

Может, тебе лучше дотерпеть. Сколько еще? А то выйдешь совсем инвалидом, кому будешь нужен?

Да здесь лучше! - вдруг, себе противореча, воскликнул он. - Я хоть не в законе, но и не козел, фрайера меня слушают.

Я чувствую, что мне уже пора припечатывать к своему рассказу словарик терминов, но дальше пошло того чудней. Опер подошел к нам и, резко тыча в мужчину пальцем, заговорил:

На днях вот что вам всем замастырим. Отчубучим. Вы за Счет козлов пасетесь, вам же надо кого-то пинать. А мы вас в отдельный загон, и тех отдельно, тогда повыступаете. Скажи своим на этаже.

Это вы своим, кумовским, скажите. - Видно было, зэк струсил.

И зэк сник, стал тереть руки, попросил две сигареты, сунул по одной в разные карманы и тихо, но убежденно сказал:

В общем, надо оповестить всех, что Англия через Голливуд правит миром. Смотри, кто умней англичанина? Еврей? Нет, он у них в подсобке. Русский? Да, если бы мы жили на острове.

Ну как же, как же, это же теория острова. Англичане на острове, ум собирается и действует, у нас просторы, русский ум растекается и воспаряет. Не собрать.

Но сейчас-то Россия резко уменьшилась, может, поумнеем?

Все! - Опер открыл дверь, крикнул сержанта.

Зэк уходил со словами:

Англичанка, англичанка, вот где корень истории беды и провокаций. Ее сильнее надо ссорить с Шотландией и Ирландией, чтоб отвлекалась.

Опер повел меня к другому оперу в соседний кабинет. Там было накрыто подобие стола.

Посмотри, чем закусываем, - сказал другой опер, - и посмотрел бы, чего они жрут. Чего они курят. Это здесь, а выйдут, будут жрать тем пачее. - Он так и сказал - тем пачее.

В дверь без стука вошел, и даже шапки не снял, и сразу от порога заныл молодой кучерявый зэк:

Граждане, хорошее начальство, а ведь обещали, обещали! А врать, дяденьки, маленьким детям нехорошо. Ведь бардак-с, решительный бардак-с.

Уходи, марш, сделаем, - сказал второй опер, но парень не уходил.

Опер налил ему полграненого стакана. Парень глотанул, утерся, видно, наконец для этого снятой шапкой и пообещал:

Курить я не брошу, а пить буду.

Угостил оперов хорошими сигаретами и отбыл.

Он прав, - сказал мой опер, - два раза срок добавляли, третий неудобно.

А из-за чего добавляли? - спросил я.

Просто так добавляли. Мало ли к чему можно придраться, знаешь же анекдот про мента, ему на экзамене велели к столбу прикопаться, столб под статью доведет. Он тут же: а, пьешь, чашечки фарфоровые завел, а, струны протянул, связи заимел, шпионишь, ну и так далее. Туг главное, что этот парень киномеханик, а смены нет. А как зэков без кино оставить, зону разнесут, они же по Ленину живут, знают, что кино - самое сильное и так далее оружие. Киномеханик один в зоне. Нам ребята обещали посадить киномеханика, да все забывают. Надо напомнить. Года хотя бы на два-три без проблем.

Как посадить?

Как сажают, так и посадить. Втравить в драку, да и посадить.

А нельзя в зоне выучить?

Больше возни. Надо готового. Но они ломаются, то ли на что намекают, то ли не врут, что нет подходящего. Говорят, есть, но семейные, жалко. Я говорю: тащи женатого, хоть жена от него отдохнет. Говорят: вам же надо современного, а у нас все ваньковатые.

То есть можно любого посадить?

Киномеханика? Конечно.

Нет, вообще.

И вообще, конечно. Ты что, сегодня родился? Ну, будем, - опер поднял стакан.

А, например, как, начальника посадить?

Сложней, чем киномеханика, но тоже не проблема. Но начальники приноровились не сидеть у нас, а стрелять друг друга.

Слушай, -сказал мой опер, - нам же надо еще с одним зэком поговорить. Я ж тебе говорил, что с двумя познакомлю. Этот-то, на Англии сдвинутый, - серяк, я тебе большого полета птичку покажу.

Сидите, куда вы, - удерживал второй опер. - Только сели, нет, надо бежать. Поговорим! Девки в кучу, бабы в кучу, я вам чу-чу отчубучу. А ты наивный или дуру гонишь, что ли, притворяешься, что не знаешь нашего лозунга: был бы человек, статья найдется. Ты еще спроси, бьем ли мы зэков.

Бьем. Только то и понимают. Как по тюфяку бьешь, но глаза становятся осмысленными. Мысль пробуждается, мысль, по Марксу, овладевает зэком после битья. А как они били и убивали, с мыслью? Парни, вы как фрайера... куда пошли? Мужчины пьют стоя, а женщины до дна.

Мы вернулись в свой кабинет. Через сержанта опер велел привести такого-то.

Больше залетают по глупости, - стал говорить опер, как будто мы и не ходили к его другу. - Вот у памятника задрал ногу, как собака, и облил подножие. Берем, объясняет: жене, говорит, доказал ее правоту. Обзывает, говорит, кобелем, я и стал кобелем.

А кобель не в туалет ходит. Из-за баб, из-за баб, - опер шерстил картотеку. - Порежут друзья друг друга из-за бабы, сидят, а она с третьим кобелем. А то молодых втравливают бабы в годах. Подцепит дурака, но ей не сам дурак нужен, ей постель приелась, ей шуба нужна. Растравит, он на все готов. Даная у Рубенса хоть и Зевса ждет, а золотишко-то на нее сыплется. Сама как желе фруктовое.

Опер побарабанил пальцами по картотеке.

Чего-то не ведут. Ну да он птица серьезная. Хотя он знает, что вы (почему он попятился на вы?) придете. М-да. Русские, русские прорубают мировую просеку. Я вот был в Америке по обмену, там опять вспухает проблема черных. Белые сучки на черных падки. Дикнут.

Может быть, я уже пойду?

Ну что вы! Вот, кстати, словарь. На практике все, конечно, элементарней. Да и вообще, вы знаете, в жизни всё элементарней. Наши патриоты видят во всем заговоры, ложи... Все проще: надо кого-то убрать - шелести купюрой. Но это на воле, у нас того нет. Мы, может быть, будем скоро хозрасчетной тюрьмой. Будем камеры сдавать, как сейфы в швейцарском банке. Хочет человек спокойно спать - садись к нам, плати копейку. И нам хорошо, и человек отдыхает. У нас даже так, например, бывает: с воли ищут исполнителя, чтоб кого-то чикнуть, наши зэки не идут. Знают, тут не воля, тут глухаря не будет. То есть так делается, что зэк выходит на день-два, делает дело и опять на нары. Но найдут, вычислят, все же повязано. Тем более, все знают, что сейчас одного убийства не бывает, что сейчас обязательно убивают убийцу, у Берии научились. Первыми бросают мальчишек. Подцепят на наркоте, на девке, на долге, на подельничестве, мало ли! Сунут мотоцикл или пачку зеленых, надо же отработать. Он берег дружка, на кого указали, того пришивают и, бросив, так сказать, орудие заработка, ожидают дивидендов. Может, и дадут вечерок погулять, потом везут для расплаты: мол, в городе неудобно... А там уж яма вырыта... Вот тебе свежак. Сел банкир. Сейчас же банки лопаются, ну, это якобы лопаются, а на самом деле идиоты сами натащили им денег, слюни текут от обещаний процентов, как таких фрайеров не проучить, надо проучить, грех не проучить. Банк тонет, кого-то надо посадить. Садится кто-то по договоренности. Грозит десятка, купленный адвокат выбивает пятерку, банкиру обещают через год извлечь. Но извлечешь его - еще делись с ним. Легче убить. Мне стукачи шепнут - ищут по зоне киллера. Как в триллере, - засмеялся опер. - Знаю, что в зоне не найдут. Так ведь вольняшку купили. Обстряпали чисто, вывели на лесопилку, «Макаров» с глушителем, «Макаров» в речку, никто не слышал. А вольняшка куда-то пропал. Вот, кстати, помечу, надо узнать, что с семьей у него.

Дверь распахнулась, ввели заключенного. Волосы густые, ни одной сединки, лицо гладко выбритое, будто сейчас на совещание, рука крепкая, голос доброжелательный.

Простите, не сразу, не мог же небритым.

Ладно, беседуйте, - сказал опер. - Если что, я рядом.

Мужчина посмотрел на меня. Я выдержал взгляд его светлых глаз.

Немного непонятно, - сказал мужчина, - кто кого и зачем хотел видеть, вы или я:

Может быть, я, но вы вправе не говорить.

По крайней мере, вы можете сказать хотя бы то, что сейчас в тюрьме безопаснее, чем на воле.

Вообще-то да, но тоже как сказать.

Четкий ответ.

Куда четче. Не допрос же. На допросе я бы туфту гнал.

Но лично вам здесь нормально?

Я же сам сел. Мы решили на триумвирате, что по очереди отдышимся. Решили на поминках у Хмурого.

А! - я даже вскрикнул. - А я видел, как Хмурого выносили из церкви. В прошлом году. Так?

Мужчина напрягся.

С кем вы приезжали?

Ни с кем. Я проезжал на автобусе, автобус остановился, было не проехать. Старухи сказали про то, что отпевают мафиози.

Прогресс. Старухи выучили итальянское слово.

А палили на кладбище?

Еще как. Из всех видов оружия, а в полночь над рестораном залп из ракетниц. Хмурый, о! - Мужчина понурился.

Расскажите про него.

Это можно, - сказал мужчина. - Даже нужно. Я-то во многом баран. У меня школа, футбол, соревнования, потом армия, потом охранник у одного бугра, девки, то-се. Хмурый спас. Приблизил и сказал: запомни - ты человек, а не двуногая обезьяна Дарвина, брось все вредные привычки, ложись вовремя и чисти зубы по утрам. Он меня чем протряс говорит, что если тебе дорога родина, будем на нее работать. Он деньги презирал...

После того, как их наворовывал? - не выдержал я.

Мужчина вздохнул.

Вам всем нужен ликбез. Хмурый по мокрому делу не работал, карманников, домушников там, медвежатников не привечал. Казино, ресторан, старые буржуи, новые русские, банкиры - вот кто ему отстегивал. Он ведь кандидат экономических наук. Он, по-моему, вместе с Гайдаром защищался, тот пошел по журналам «Коммунист», а ему родина была дорога...

Гайдару?

Ты что, Хмурому! Хмурому дороже России не было. Он теорию разработал. Говорит: если все продано-перепродано, мы спасем. Для опыта мы покупали чиновников. Неподкупных не обнаружили. Тут еще Гаврик Попов взятки одобрил, вообще пошел завал. Что это остановит? Только страх. Воруют, например, на рекламе; Растопырят карман, в него сыплется. Раз скажешь ему, два, не понимает, ну, сам же хочет, так ведь?

И тут двойное убийство? А ты говоришь - Хмурый благородный Робин Гуд. Это как наши демократы называют бандитов.

Про Чечню Хмурый еще задолго до Чечни понял. Он с ментами вел переговоры, просил даже не поддержки, а чтоб не мешали побороть ихний клан. Менты облажались. Когда мы для пробы на рынке схлестнулись, то менты не то чтоб нам помогать, наших же уложили, эх! Тогда-то чеченцы и обнаглели. Хмурый летал куда-то, он языки знает, по-моему, в Америку летал, но поддержки не нашел, все России гибели хотят... Он говорил, кругом измена, трусость и предательство, что у России нет друзей. Он не пил никогда, не курил, в карты не играл. А из женщин у него была одна любовь, она потом отравилась. У нас группировка была такая, что даже жвачки не жевали, он ее ненавидел, жвачку. Ничего не боялся, его боялись. Владельцы казино, банкиры перед ним на цырлах бегали. Ему только поглядеть. Они как кролики перед удавом.

Мужчина, видно было, разволновался, снова закурил, объяснив:

Это уж я после его смерти закурил. У нас многое пошло не по нему. - Вот что такое роль личности в истории. Ушел человек, и мы попятились. Меня могут тут и приконопатить, они чувствуют, что я делу Хмурого предан. Но я же маленькая пешка, я же валенок, а Хмурого не воскресить. Хоть бы во сне увидеть.

Так за что вы сели? Все-таки.

Не помню, не знаю, - искренне ответил мужчина. - Но есть же юристы, мы им сказали: засветите так, чтоб года на три. Какая разница, за что. Главное, отдыхаю. Но чувствую - они там упираются рогом, разборки идут.

Там уж не до России, да?

Боюсь, что да, - ответил мужчина. - Но вообще, если даже просто держать чинуш в страхе, и то это оздоровляет обстановку. Они, взяточники и сволочи, должны с дрожью идти к подъезду собственного дома, как пишут в газетах: убит у подъезда собственного дома. Хмурый вот так, бывало, возьмет двумя пальцами нового русского за пуговку и ласково ему говорит: «Ты почему собираешься дом на Кипре строить? Строй, сука, в России. Мы потом твой дом на детский сад переделаем». Он утечку валюты ненавидел. Так же, когда металл воровали. Никто же не знает, мы раз рванули на трех «мерсах» догонять эшелон с цветметом, на Прибалтику уходил. Догнали, остановили. Машиниста связали, но ни капли крови. Потом газеты пишут о крупной операции сотрудников МВД. Смех.

И все-таки, простите, я не могу верить в сплошные благородные методы, хоть и открываю для себя неожиданный облик преступника.

Хмурый не преступник. Он зубами скрипел, когда хронику происшествий смотрел. У него руки чистые, без наколок. Его, я думаю, - тут мужчина оглянулся, - менты убрали, пусть через кавказцев. Мешал.

Но если он чистый, если на нем ничего не висело, почему бы ему со всеми вами не легализоваться?

Как Баркашов? Нет, этот в вожди метит, Хмурый этого не выносил. И потом, как же действовать с преступным миром, он же секретен, только секретно и можно. Мы, например, сколько подпольных фабрик водочных разгромили, кто знает? А менты накроют десять ящиков сивухи, сразу звонят - герои. Нет, мы спокойно - надыбаем фабрику, у нас же своя служба разведки, и спокойно туда. Когда не ждут, это закон, чтоб без жертв. У нас радиотелефоны, сотовая связь, все путем. Накрываем - первичные продукты на прощанье зажигаем, а их продукцию их же самих заставляем уничтожать. Я вот тогда еще раз поклялся не пить, когда на первой операции чуть не задохнулся. Ацетон же! Чем людей травят! А иностранное питье! Тоже громили. Нарисуют царя - пей, Иван. Нет, Хмурый был мужик правильный. Он понял, где живет, он понял, как надо жить.

Мужчина встал, давая понять, что больше говорить не желает или что все сказал. В кабинет вернулся повеселевший опер.

Отдыхать, - сказал мужчина и попрощался.

Опер шумно сел, смахнул картотеку в ящик и сообщил, что киномеханика достали, но что с воли требуют выставить ящик питья.

А этого, - он показал на дверь, куда ушел мужчина, - свои уберут: идейный. На Хмурого ему не потянуть, а чуть что, будет ныть, мол, давайте помнить Хмурого. А те уже, думаю, его проводили отдохнуть, чтоб руки развязать. Конечно, будут ворье постреливать, но ведь и жить захочется красиво. Тут бабье вынудит грабить. А! - он резко завял.

Я тоже засобирался. Опер провожал меня, извиняясь, что я, может быть, не того ожидал от визита в тюрьму.

А чего я должен был ожидать?

Вообще-то, - вдруг сказал он, -- я скажу вам выстраданное: тюрьмы и могилы сейчас полнятся потому, что такая стала, культура, она на уровне жваноидов. Всякая похабель киношная и экстрадная, всякие книги про постель и убийства - вот корень зла. Когда интеллигенция науськивает президента канделябрами убивать да когда на страну, в которой живут, гадят, чего ждать? Вы, я вам посоветую, всякой достоевщины не разводите: он процентщицу убил и мучается. Сейчас все проще - приткнул и чай пошел пить. А все - от уровня культуры. Начинали с аэробики да с конкурсов красоты - кончили развратом. А главное, всё все знают и все катится под гору.

Бога не боятся.

Тут я не спец, - ответил опер.

Мы еще поговорили, что тяжело сейчас литературе - язык весь завшивел от жаргонов, иностранщины, техницизмов, профессионализмов, а как выражать современность, как? Опер все-таки хотел писать. Вшей или выжечь, или выморозить, решили мы на прощание.

Опять я шел через накопители, запретки, опять мой паспорт изучали, что казалось уже смешным после услышанного, опять я вышел за проволоку, очутившись для сидящих в тюрьме тоже за проволокой.