Во время медового месяца 33-летняя заключенная Качановской женской колонии Екатерина Костина и ее муж 27-летний житель Славянска Юрий смогли побыть вместе всего три дня. Молодая жена отбывает пожизненный срок.

Наша встреча с Екатериной проходила в одном из кабинетов административного корпуса колонии. При разговоре присутствовала женщина-инспектор, которая занималась чем-то своим у компьютера. Впрочем, нужды в особых мерах безопасности не было: 33-летняя заключенная совершенно не выглядела опасной преступницей. Юное личико с правильными чертами (Катя выглядит гораздо моложе своих лет), хрупкая фигура, красиво сшитый халатик.

Екатерина Костина находится в Качановской колонии уже четыре года. Поэтому разговор вначале зашел не о свадьбе, а о преступлении, которое привело молодую женщину в спецотделение для пожизненных заключенных.

«Он убеждал, что мне дадут самое большее десять лет. Я ранее не судимая, к тому же женщина…»

Екатерину осудили за двойное убийство, совершенное в 2007 году в городке Лутугино Луганской области. Правда, по ее словам, она взяла на себя вину под давлением подельника. Тот убеждал Катю, что ей как женщине дадут самое большее лет десять.

— О том, что он сам был неоднократно судим за грабежи, я узнала только из материалов уголовного дела, когда мы оба оказались под следствием, — рассказывает Екатерина Костина . — С этим парнем я познакомилась на стройке, где мы оба занимались отделочными работами. Он был младше меня на год, но казался очень мудрым. Красиво ухаживал, приносил цветы, говорил комплименты. Завязался роман. Однажды мы вдвоем остались ночевать на объекте. Подельник предложил сходить в гости к его знакомым. Хозяин дома и двое его гостей к тому времени уже были изрядно навеселе. Нам тоже налили спиртного. Когда застолье перешло в ссору, подвыпившая гостья схватилась за нож. Я решила заступиться за подельника, ударила ее бутылкой по голове, она упала.

Дальнейшее, по словам осужденной, напоминало страшный сон, который она помнит до мельчайших деталей: как убивали людей, как ее спутник, когда жертвы уже не подавали признаков жизни, на всякий случай еще перерезал горло всем троим.

— В тот момент я стояла за шкафом и дрожала от ужаса, — продолжает Катя. — Почему-то была уверена, что теперь очередь за мной, потому что он не захочет меня оставлять как свидетельницу. Подельник сказал мне собирать тряпье по всему дому, потом поджег эту кучу. Выскочив из горящего дома на улицу, мы направились к его знакомым, где он застирал вещи от крови, и вернулись на стройку. Потом он сказал: «Катя, если бы я там тебя порешил, в милиции сразу бы вышли на меня, ведь в тот вечер тебя со мной видели многие».

Удивительно, но преступление действительно могло бы сойти парочке с рук. Следователь, занимающийся тройным убийством, опросил их лишь как свидетелей. Продавщица расположенного неподалеку магазина подтвердила, что они неотлучно находились на стройке, приходили в магазин поздно вечером, покупали себе на ужин продукты. Никто не мог предположить, что они отлучались.

Мужчина и женщина продолжали жить вместе, однако Катя стала бояться подельника. С одной стороны, опасалась уйти от него — была уверена, что он найдет ее и прикончит. С другой, боялась оставаться с ним рядом — убийца все чаще приходил домой пьяным и избивал ее.

— Видите, какие шрамы? — молодая женщина приподняла длинную челку, спадающую на лоб. — Это его рук дело. Кончилось тем, что я сама пошла в милицию и обо всем рассказала.

— И в результате оказались в тюрьме для пожизненных преступниц?

— Вначале я проходила по делу как свидетель. Потом подельник уговорил меня взять на себя одно убийство, а лучше два. На очной ставке он намекнул, что его брату, только что отсидевшему срок за убийство, не составит труда заехать к моей сестре и «разобраться» с ней и ее маленьким сыном. Я очень испугалась за родных. К тому же он убеждал, что мне дадут самое большее десять лет — я ранее не судимая, характеристики хорошие, к тому же женщина… Я никак не ожидала пожизненного срока! Когда услышала приговор, потеряла сознание… На заседании Верховного суда я заявила об изменении показаний, но приговор оставили в силе.

Около года Катя провела в одиночной камере Луганского СИЗО. Удивительно, но это время она вспоминает едва ли не с ностальгией (хотя даже для мужчин месяцы одиночки являются тяжелым испытанием).

— У меня была возможность смотреть телевизор, я много читала, научилась вязать , — вспоминает Екатерина. — Пожизненным заключенным не разрешают иметь обычные спицы, приходится приспосабливаться к спицам-капсулам. Я вязала носочки, даже передавала их на продажу. Трижды в день дают еду, утром приходит уборщица. А так — тишина и покой. Поэтому первые дни в спецблоке Качановской колонии показались мне очень шумными. Меня определили в камеру с еще двумя женщинами, начали водить в производственный цех, где я быстро освоилась. Мы шьем рабочие рукавицы, чехлы для матрасов, постельное белье, полотенца. Более сложные вещи (например, такие халаты, как на мне) шьют в общей зоне. Мой подельник тоже получил пожизненный срок, но не знаю, где он отбывает наказание. И не интересуюсь.

— Смотрю, вы его по имени никогда не называете.

— Ну, а кто он мне? Из-за этого человека я оказалась в тюрьме. К тому же у меня теперь есть муж.

«Ты права, на свободе девушек много. А такая, как ты, — одна. И я тебе нужнее»

Наконец разговор плавно подошел к событию, вызвавшему ажиотаж не только в Качановской колонии, но и, пожалуй, во всей Украине. Ведь случая, чтобы пожизненно заключенная вышла замуж, да еще нашла себе мужа на свободе, до этого у нас не было.

— Катя, как вы познакомились со своим избранником?

— Немного освоившись в колонии, я стала членом протестантской церкви. Сестры часто посещают наше отделение. Я утвердилась в вере, меня покрестили. По переписке познакомилась с прихожанкой этой церкви из Славянска. Она стала писать мне письма, однажды рассказала о своем знакомом Юрии. Ему 27 лет, живет в Славянске, работает на заводе. Сестра по вере попросила меня: «Помолись за Юру. У него мятущаяся душа, он бы и хотел примкнуть к церкви, но никак не может решиться». Она дала мне его телефон, я позвонила ему по скайпу. У нас это разрешается. Нужно только подать заявку, и разговор проходит в присутствии инспектора. Вначале мы говорили с Юрой только на божественные темы. Он не скрывал, что хотел бы жениться на хорошей женщине, чтобы укрепиться в вере.

Однажды вместе с названной матерью (так Юрий называет познакомившую нас женщину) они приехали ко мне на кратковременное свидание — четыре часа мы общались через стекло. А вскоре пришло письмо. На одной страничке — об обычных делах, а на обороте — только два предложения: «Катя, как ты думаешь, какая у меня будет жена? Такая, как ты?» Я отнеслась к этому вопросу серьезно, обрадовалась и встревожилась одновременно. На следующий раз Юра приехал на свидание уже один, а спустя время… сделал предложение. Я пыталась возражать: «Подумай, я в тюрьме, у меня серьезный срок. А на свободе столько девушек, найдешь себе хорошую жену». Но он отвечал: «Ты права, на свободе девушек много. А такая, как ты, — одна. И я тебе нужнее. Может, в этом и будет состоять мое служение Богу».

— Вы сразу рассказали сокамерницам о предложении?

— Да. Не знаю, может, кто-то отнесся к этому язвительно, но вслух никто не высказывался. Ожидая свадьбы, я больше всего боялась, как бы Юра не передумал. Волновалась, сумеет ли он довести задуманное до конца. Но чем дольше я с ним общалась, тем увереннее становилась в этом человеке. Начальник колонии заверил мое заявление о желании вступить в брак, Юра отнес его в загс. Узнав об этом, женщина, познакомившая нас, отказалась с нами общаться. Дело в том, что я член баптистской церкви, а Юра — нет, поэтому сестры посчитали наш брак большим грехом. Но давить на мужа и настаивать, чтобы он непременно крестился, я не считаю нужным. Может быть, он придет к этому сам.

*Платье и туфли невесте прислали верующие христиане из Киева, а свадебную прическу сделали подруги-заключенные (фото из семейного альбома)

— На свадебной фотографии вы в таком красивом платье.

— Платье и туфли мне прислали верующие христиане из Киева. В их церкви уже двое сестер вышли замуж за пожизненных преступников, так что они одобрили и поддержали нас. Накануне свадьбы мои подруги-заключенные испекли торт, утром сами сделали мне красивую прическу. К сожалению, им не разрешили присутствовать на росписи. Все произошло в административном корпусе, куда приехал представитель загса. Юра привез цветы, подарил мне цепочку с кулоном и браслет с двумя сердечками.

«Пожизненные заключенные могут звонить родственникам и друзьям, общаться по скайпу, пользоваться Интернетом — кроме соцсетей»

После росписи молодые удалились на три дня в комнату для долгосрочных свиданий.

— Очень волновалась, как все пройдет, — признается Катя. — Ведь замужем я первый раз. Но все было хорошо. Комната для длительных свиданий — вроде однокомнатной квартиры, с санузлом и кухонькой. Мы вместе готовили еду, варили себе супы, даже печеночный торт сделали. Я не особая кулинарка, но все равно было вкусно. И гулять можно было вместе — вечером нам разрешили выйти во дворик. Подышать воздухом.

Сейчас Катя готовится к следующему длительному свиданию. Первое было подарком от руководства колонии. А теперь положено очередное, так что Юрий вот-вот должен приехать к молодой жене. Супруги уже обсудили вопрос о возможном рождении малыша. Оба только «за». Правда, если это случится, перед Минюстом встанет вопрос: где должна продолжать отбывать срок мать с ребенком? В спецотделении условий для мам нет. Поэтому женщину, скорее всего, отправят в колонию, где находятся мамы с детьми до трех лет.

Корреспонденту «ФАКТОВ» очень хотелось пообщаться с молодым мужем. После свадьбы Юрий разместил на своей страничке в социальных сетях несколько снимков с подписью: «Я счастлив!» Но телефон его не отвечал.

— Да, Юра после свадьбы был вынужден поменять сим-карту , — говорит Катя. — Столько знакомых и незнакомых людей звонили ему: одни хотели поздравить, а другие — просто из любопытства. Попрошу его — и, если захочет, он сам наберет вас.

Увы, звонка от Юрия мы так и не дождались…

Говоря о необычной свадебной церемонии, первый заместитель начальника колонии Роман Хвостов особенного энтузиазма не проявил.

— Роман Валерьевич, эта свадьба была для вас неожиданностью?

— Ну, не знаю , — пожал плечами офицер. — Не совсем понятна позиция этого парня, но это их дело. Я не комментирую.

— А другие заключенные замуж не собираются? Девять лет назад, побывав в только что открывшемся корпусе для пожизненных преступниц, я говорила с одной из заключенных, тогда самой молодой по возрасту. 32-летняя женщина похвасталась только что полученным по почте махровым халатом, присланным любимым мужчиной, который тоже отбывает пожизненный срок.

— Насчет халата не знаю. Но замуж она не вышла, да и сейчас вроде не собирается.

Сейчас, по словам замначальника колонии, в «пожизненном» блоке находятся 23 женщины. Самой старшей — 74 года. Десять лет назад бабушка насмерть забила топором пьяного мужа и трех малолетних внуков. Говорит, что до сих пор не понимает, зачем это сделала. Ежемесячно она посылает пенсию родственникам в село, в том числе и семье сына, детей которого убила.

Следующая по возрасту — 66-летняя пенсионерка — умерла несколько дней назад. «ФАКТЫ» писали о ее преступлениях в Харьковской области, где она убила нескольких старушек, польстившись на «похоронные» деньги и даже… обед на плите. Алкоголичка со стажем, она умерла в больнице от хронического панкреатита. До последних дней ее навещала двоюродная сестра, которая не могла поверить, что была (согласно материалам уголовного дела) намечена как очередная жертва.

Самой молодой заключенной — 31 год. Четыре года назад они с мужем утопили в колодце двух своих сыновей — четырех и двух лет. Она убила его ребенка, он — ее. По пьяни хотели отомстить друг другу. «ФАКТЫ» писали и об этом диком случае, произошедшем в 2012 году в Черниговской области.

— Спустя 20 лет после начала отбытия срока пожизненным преступникам можно просить о помиловании. Много у вас таких?

— На данный момент пятеро отсидели уже около 19 лет, поэтому готовятся писать прошение о помиловании , — рассказывает Роман Хвостов. — Восемь женщин уже подали в суд ходатайства о пересмотре дела по так называемому закону Савченко. Ведь многие из них провели в СИЗО не один год. Например, заключенная, обвиняемая в организации убийства двух партнеров по бизнесу, провела под следствием семь (!) лет. Если ей пересчитают срок, она уже давно может ходатайствовать о помиловании. Кстати, она, как и большинство заключенных этой категории, своей вины так и не признала.

— Женщины, осужденные пожизненно, отбывают наказание в режиме средней тяжести. Этот режим мягче, чем у мужчин «пожизненников». Каков распорядок их дня?

— Подъем в 6.30, построение, завтрак. Тюремная пища проста — каша, макароны, суп. Но многие на добавку делают себе салаты или бутерброды. В пищеблоке есть плита, посуда, чайник. Продукты присылают родственники, но многое можно купить в тюремном магазинчике — за зарплату или пенсию. Швеи могут заработать около двух с половиной тысяч гривен в месяц. За коммунальные услуги и питание (сейчас пропитание одной заключенной обходится государству в 800 гривен в месяц) удерживается 25 процентов зарплаты. После работы могут посмотреть телевизор, почитать. В комнатах живут по двое-трое, но все равно часто скандалят между собой.

Право переписки не ограничено, они могут звонить родственникам и друзьям, общаться с ними по скайпу, пользоваться Интернетом — кроме соцсетей. Единственное, что я запретил, — выводить «пожизненных» заключенных на общую территорию, на массовые мероприятия вроде праздников и концертов. Это не положено по закону.

Северно-восточного межрегионального управления по вопросам исполнения уголовных наказаний в Facebook.

"Осужденная отбывала наказание в секторе среднего уровня безопасности учреждения, в котором содержатся осужденные к пожизненному лишению свободы... Любовь Кушинская стала первой женщиной в Украине, осужденной к пожизненному лишению свободы, которую помиловал Президент", - говорится в сообщении.

На момент освобождения женщина отбыла в местах лишения свободы более 20 лет.

О том, что женщина вышла на свободу, также сообщил в Facebook нардеп Александр Грановский (БПП), принимавший участие в ее освобождении.

Фото: Александр Грановский / Facebook

Раньше Кушинская была предпринимателем. В 1997 году правоохранители обвинили ее в убийстве врача-уролога Ореста Циневского и его зятя во Львове. Убийство женщина якобы совершила "с целью овладения квартирой".

Кушинская своей вины не признала. Нардеп Грановский, который ходатайствовал перед Президентом о ее помиловании, ранее сообщал , что женщина не была виновна и села в тюрьму из-за того, что когда-то ее подставили.

"Помочь женщине в принципе некому: дочь после обвинения в убийстве 2 человек уехала в другую страну, других родственников и симпатизирующих тоже нет, равно как и денег на защиту… Я принял решение отправиться в знаменитую с недавних пор Качановскую колонию в г. Харькове… Я лично нашел и некоторых судей, которые слушали это дело, прокуроров, которые обвиняли Любу, других свидетелей, поговорил с журналистами и т. д. Вне всякого сомнения, в то далекое время система получила однозначную команду: Люба Кушинская должна сдохнуть на нарах… Пройдя такой нелегкий путь, я был вынужден лично обратиться с прошением к Президенту Украины и, соответственно, в комиссию по помилованию", - писал Грановский в Facebook.

Фото: Северно-восточное межрегиональное управление по вопросам исполнения уголовных наказаний

– Любовь Кушинская – единственная в Украине женщина, осужденная на пожизненное заключение, которая упорно до самого конца отказывается признавать себя виновной. Расскажите, пожалуйста, сколько вы здесь уже находитесь?

В этой колонии я нахожусь с 2005 года.

– А всего в заключении?

– В чем вас обвинили, за что вы сидите?

Меня обвинили в убийстве. Убиты двое мужчин. Из них одного я не знала вообще. А со вторым – это по фамилию Дрожджаль – меня познакомил Роман Станик. Он мне был близким человеком. Именно он и заказал этот приговор. Задолжен мне очень большую сумму и заказал этот приговор.

– Кому заказал?

Заказал приговор в апелляционном суде Львовской области.

– Давайте по порядку. Когда это все началось?

Это началось в 97 году во Львове.

– И что вас связывало с этим человеком, Романом Стаником?

Мы сожительствовали.

– И долго это продолжалось?

Немало времени.

– У него была другая семья?

Да, перед этим была другая семья, и у меня была другая семья. Но когда у меня погиб брат с папой в автокатастрофе, и когда муж вынес предложение выехать в Америку на постоянное место жительства, я маму оставить не могла. И однозначно, осталась во Львове. И муж уехал, а я осталась с мамой и дочерью. У Романа Станика – мы уже на это время были знакомы – это где-то в 86-87 году мы были знакомы – его жена сильно ревновала ко мне, хотя между нами ничего не было. Я Роману очень сильно нравилась.

– Сколько вам тогда было лет?

Начали сожительствовать… Меня посадили в 34 года. то есть с 32-х лет.

– У вас что-то разладилось?

Да. Он вошел в доверие. Он меня попросил, чтобы я одолжила денег, 20 тысяч долларов, под заставу квартиру, под залог, скрывая то, что квартира неоднократно была заставлена. Согласно нашей договоренности, 24 июня в 97 году мы должны были с Дрожджалем встретиться у нотариуса Полянской. Под нотариальной конторой ждал мой водитель. Он, согласно нашей договоренности, не пришел, где-то полтора-два часа. То есть я его ждала. Была подготовлена доверенность, было записано в книге регистрации. Только осталось подпись поставить. Он не пришел.

А нотариус меня попросила: говорит, может, не надо будет ее аннулировать, скажи об этом обязательно. Он же был гарантом – Станик. Говорит: покажешь ему. Я думаю, к чему я буду за этим Дрожджалем искать… правильно? Я покажу Станику, что я была, а он не явился. Я не искала за Дрожджалем. Я поехала на стройку, где я расстраивала дом под детский садик частный. И под вечер, где-то в 20:45, они сами зашли. Это зашел Дрожджаль и этот мужчина – как оказалось, что это был его тесть – ко мне во двор, когда я уже хотела ехать к Станику. В сумочке у меня было 20 тысяч долларов, с которыми я ездила к нотариусу. И говорит: согласно нашей договоренности, я не смог приехать. А говорю: а откуда вы адрес взяли? Я говорю: я тут не живу. Он мне не сказал. Говорит: я не хочу выдавать этого человека. Говорит: я вас очень прошу, я вас просто умоляю, дайте нам, пожалуйста, выручите… потому что мы думали, что мы уже не будем одалживать у вас деньги.

Я эти деньги под гарант Станика, и он меня все-таки уговорил, я дала. Мы вышли со двора. Я дала эти деньги, 20 тысяч – это было две пачки по 10 тысяч. Вышла я со двора. И села на такси. Мы прошли проулок. Это было уже после девяти. Потерпевшая указывает 21:20. И мы… Он пошел в свою сторону, а я поехала к Роману. Я взяла такси, поехала к Роману. Вышла я с машины. А он как раз вышел с подъезда и садился в государственную свою машину, в форме, все. Я говорю: "Роман, согласно нашей договоренности с Дрожджалем, я пришла с деньгами, а он не пришел". Говорю: "Он нашел меня по адресу, где я не живу". Я говорю: "Я тебя очень прошу…" На следующий день мы договорились с ним утром у нотариуса: пожалуйста, приедь на эту встречу.

На следующий день я приезжаю – Роман меня ждет под нотариальной конторой. И говорит: "Ты знаешь, когда ты дала деньги – люди пропали". Я говорю: "Как пропали?" Я говорю: "Роман, подожди, доверенность не подписана, договор купівлі-продажу мы хотели оформить". Я говорю: "Что за обман?" А он говорит: "Слушай, я тебя очень прошу, не отдавай никакой доверенности". Я говорю: "Подожди, как не отдавай?" Я договорилась с нотариусом, что я приведу этого человека, он распишется, и покажу эту доверенность. Говорит: "Ни в коем случае никаких документов, чтобы ты не отдавала". Говорит: "Давай, может, сделаем так. Пойдем к нотариусу, сделаем дубликат этой доверенности, которую она выписывала ранее, подделаем эту подпись вместо него, спасая эти 20 тысяч долларов".

Я послушала, так как была молодая. Он был намного старше от меня. Разница между нами была, по-моему, 16 лет. Он старше намного был. Я послушала его и сделала это. В декабре я нахожусь дома. Мне позвонили и сказали с райотдела: "Любовь Васильевна, вы можете в райотдел приехать, там по поводу вашей фирмы". Я говорю: "У меня по фирме, по-моему, все хорошо". Он говорит: "Приедьте, пожалуйста". Ребенок пошла на танцы. Она занималась танцами бальными. И я больше оттуда не вернулась. Мне сказали: "Вы причастны к убийству на основании человека, который написала явку с повинной, что вы совершали преступление, убивали. Вы арестованы".

– В убийстве кого вас обвинили? В убийстве тех людей, которые продавали квартиру?

В убийстве этого Дрожджаля.

– Мне не все понятно. Тем более, может быть, не понятно нашим зрителям. Еще раз по порядку. Вот этот Дрожджаль и еще какой-то человек предложили вам купить у них квартиру. Я правильно понимаю?

Дрожджаль.

– Потом они пропали. А потом выяснилось, что они не пропали, а что их кто-то убил, так?

После того, как я дала этих 20 тысяч долларов.

– И не было между вами подписано ни договора о купли-продажи, никаких нотариально оформленных документов, ничего этого не было? Но в какой-то "прекрасный момент" вас вызвали в отделение милиции и арестовали по обвинению в убийстве двух человек?

– А нашли как?

Я не знаю. Их нашли… Ехать от Львова, согласно воспроизведению, где-то час. Но самое главное, что они пришли – я это четко помню, и на это время указывает потерпевшая – в 20:45. Я дала эти деньги. Мы вышли со двора. И она говорит: я еще хотела вернуться, говорит потерпевшая, посмотреть на номера машины. Это ее такие показания. Это было тогда, когда мы свернули в переулок. То есть мы в это время еще находимся во Львове. То есть в 21:20. А в приговоре они обвиняют, что в это время, когда я встречалась с Дрожджалем, в это время… уже час езды, уже происходит убийство.

Получается, что я как телепат: и одновременно нахожусь с ними во Львове, и одновременно я уже этих людей как бы убиваю. И еще выкидываю оружие… То есть это меня уже человек оговорил. Понимаете? Выкидываю оружие в водоем в какой-то деревне Цеперов. То есть в какой-то водоем. Там ловили рыбалки, юные рыбалки, где-то им было 12 лет… Что они рассказывают? То есть приехала белая машина, уже смеркалося. Это их такие показания. И кто-то что-то кинул в водоем. Они подумали, что будут глушить рыбу. И ребята собрались уйти домой. И пришел этот рыбалка, посмотрел на часы – это было около 10 вечера. То есть это уже было после убийства, за версией. Это надо было… То есть ни со временем не совпадает. Это такое, что…

– Я пытаюсь разобраться в том, что вы мне рассказываете. У вас было оружие вообще?

Никогда не было. Я не умею пользоваться оружием. Я не умею им стрелять. Я не разберу оружие, потому что я никогда в своей жизни не разбирала никаких оружий и, тем более, не стреляла.

– Хорошо. А для того, чтобы признать вас виновной в убийстве, наверное, нужно было доказать, что это ваше оружие, что, я не знаю, на этом оружие есть отпечатки пальцев?

– Что у вас на руках, на одежде следы от выстрелов, следы пороха. Я не знаю.

Нету. Согласно экспертизы, пистолет не способен к стрельбе. Самодельная модель, полностью ржавый, разобран полностью. Не доведено, что именно с этого оружия был убит человек. А тем более, какие-то отпечатки пальцев.

– А второй человек тоже был убит из того пистолета? То есть там был два выстрела?

Нет, там был один выстрел. По преступлению это был один выстрел. Пистолет заклинил. Понимаете? Второй начала убегать человек, вот этот пожилой мужчина начал убегать.

– И что с ним стало в итоге?

По версии следствия, то есть, этот человек, который меня оговорил, что он догнал его, ударил топором по голове. Вот так.

– Вы одного застрелили, а ваш подельник, который якобы с вами там были и в этом принимал преступлении участие, он топором убил второго?

Да. Его осудили к 15 годам, так как ему, наверное, обещали, а мне дали пожизненное. То есть он меня полностью оговорил, совершил преступление с тремя людьми, а на этих троих людей указывает семья, Мельниченко, которые шли и видели, как трое здоровых мужиков насильно садили в автомобиль… проходили тогда в этот день. Они возвращались с дачи. И потерпевшего, которого запихали в машину, то есть этого пожилого мужчину, Циневского, они его знали, они работали в клинике.

– Циневский – это кто? Я запутался, простите.

Циневский – это потерпевший. По делу проходят два убитых мужчина по фамилиям: один – Дрожджаль, а другой – Циневский, которого я не знала. А потом через некоторое время появились эти свидетели. Именно потерпевшие их привели. Потому что умер какой-то сотрудник в этой клинике, и Циневского сын пришел на похорон. И рядом сидел он. И этот Мельниченко сидел возле него. И говорит Циневскому, вот этому сыну: "Юрий, а ты знаешь, я видел, как твоего папу и вашего зятя насильно садили в автомобиль". А он говорит: "А вы не можете этого сказать в прокуратуре, то есть вы можете подтвердить свои показания?" "Да, могу". И они после этого в прокуратуре давали показания. И долгие годы брались вот эти показания во внимания.

Еще очень важно, что после того, как семья Мельниченко об этом рассказала, что было трое здоровых мужчин, которые насильно садили в автомобиль, сын Циневского, Юрий, он сам проводил какие-то расследования: по своим каналам, по своим законам и так далее. И дошло до того, когда я находилась в СИЗО, он открыл двери и ему перерезали горло.

– Господи боже мой.

Его тоже убили. Я находилась в СИЗО. И тот же самый почерк, что произошло с папой. И тогда появилась статья очередная заказная, что я нахожусь в СИЗО и убиваю людей, заказываю людей. А этого Циневского Юрия я не знала. Я с ним не знакома была. Я его увидела первый раз в суде. Я их маму, Циневскую Ирину, тоже я не знала, я ее никогда не видела. С Циневским я тоже была не знакома. Он единственный раз ко мне пришел в офис. Я его мельком видела, когда он пришел с этим Дрожджалем. Я с ним вообще была незнакома. Никаких договоренностей, никаких встреч не было.

– Я правильно понимаю, что двое людей – один по фамилии Циневский, другой Дрожджаль – были убиты. Следствие утверждает и суд в итоге, как я понимаю, принял эти аргументы и вынес вам обвинительный приговор. Следствие считает, что вы с вашим разнорабочим по фамилии Манько увезли или встретились с этими людьми в лесу и их убили. Вы застрелили из пистолета, который потом нашли где-то в озере. Причем нет данных экспертизы о том, что этот человек был убит из именно этого оружия. И у вас на одежде не нашли следов крови, на руках не нашли следов пороха. И вообще, как я понимаю, соответствующей экспертизы не проводилось, потому что такая экспертиза только по горячим следам может быть проведена. А второго убили топором. А там орудие убийства было найдено, предъявлено суду?

Нет. У меня со стройки, где расстраивался дом под детский садик, забрали все лопаты. Грунт не найден, чтобы сравнивали грунт, где нашли этих потерпевших закопанных.

– Их нашли закопанными?

Да, в лесу.

– Их кто-то искал, или это случайно произошло?

Этого я не знаю. Я до сих пор не знаю, как это произошло.

– Это же существенная вещь: как их нашли, кто их нашел.

Насколько мне известно… я не могу сказать точно. Я действительно не знаю. Я долго нахожусь взаперти. Я не знаю. У меня нет такой информации.

– Вы 8 лет были под следствием. Вы говорите, что несколько раз были судебные заседания. Сколько?

До четырех раз.

– Что значит "до четырех раз"?

А так. Где-то четыре раз. Сегодня – очередное дорасследование. Суд просит восстановить каждого роли. Притянуть всех, посадить под стражу, найти… которые имели прямую причастность к преступлению к этому жестокому. И найти они не могли. Они хотели. И без доказательной базы снова отправляли в суд. И ознакамливали меня просто около года, даже больше. Сегодня приходит следователь и говорит: "Мы с сегодняшнего дня ознакамливаемся с делом". Я расписалась, что мы будем ознакамливаться. И исчез. Через 7-8 месяцев пришел.

– В итоге вам дело не показали, ознакомиться с ним не дали?

Мне надо было ознакамливаться с адвокатом. Делали так, что я ознакамливалась без адвоката. То есть ознакамливалась очень долгое время. То есть следователь просто не являлся. Сегодня мы расписались, что сегодня… я расписывалась, по-моему, за ознакомление. Я не помню, в соответствии какой статьи. Я не юрист, я вам не могу сказать. Сегодня я подписала, что мы будем ознакамливаться. Он мог прийти на протяжение полугода, может, один раз и уйти. Вот и все. Это и есть подтверждающий документ. Вот что со мной и делали. И в СИЗО… после очередного дорасследования вернулась в СИЗО и сказала, что я уже не выдерживаю, что я буду говорить правду, потому что Станик меня наказал строго. Посылается на то, что я его не знаю, что в кабинете он меня не знакомил с Дрожджалем. И я сказала, что буду говорить правду.

– А поначалу вы этого не говорили? Вы выполняли его просьбы?

Да. Я выполнила его просьбу: что он меня не знакомил в кабинете… Потом уже со временем заговорила. Мне нельзя было говорить. А после очередного дорасследования, когда объявили, что будет дорасследование, я сказала, что буду говорить правду. Пришли на следующий день, сразу же на следующий день его люди, трое мужчин, не представляясь, с какой инстанции, и пригрозили, чтобы я забыла эту фамилию навсегда. И если одно слово я скажу за Станика, то будет просто беда.

– И вы так ничего не сказали?

Ну, я так ему поверхностно говорила, но боялась. Начались вот эти так называемые прессинги. В СИЗО карцера просто без оснований. Вот и все. Чтобы я прочувствовала, что это такое. Заставляли меня, чтобы я, можно сказать… открывается карцер. Он говорит: "Мы же будем дружить. Сейчас вы вернетесь в камеру". Зачем это делать – я не знаю. И я отказывалась сотрудничать. И меня оставляли в одной робе, мужской робе 60-го где-то размера. С меня спадали брюки. Под низом были одни трусики. И кирзовые черевики, которые были… у меня 35-й размер, а там были 45-й, без шнурков, без ничего. И выливали мне в ноги хлорный раствор, чтобы я вот так. Через некоторое время меня переводят и говорят, что сейчас пойдешь на перевод. Открывается туберкулезная камера. Была камера с открытой формой туберкулеза. Там находились две женщины. Все вещи закидывают мои туда. Женщин уже там не было. Но пять минут – и они были там. То есть перевели их в другую камеру. Я сказала, что я туда не зайду, потому что там присутствует туберкулезная палочка. Говорит: тогда карцер. Я говорю: хорошо, я пойду в карцер. Я жила в карцере.

– Долго?

По пять суток, по семь суток. Было такое. подкидывали карты, в которые я никогда не играла. Было и такое. Я такие пытки переносила. У меня открылась язва. Начала кровоточить. Сказали, что это уже все. Мне ребенок передавала лекарственные препараты, и так меня спасали. Адвокат меня спасал. Олег Рудой, он меня спасал. Передавал лекарственные препараты, поддерживал. А так я уже на человека был не похожа.

– Вы в какой-то момент стали говорить? Или это потом до вас дошло, что ваш бывший сожитель по фамилии Станик сыграл роковую роль в вашей судьбе?

Я очень сильно боялась.

– Нигде в материалах дела этого нет?

Поверхностно я говорила чуть-чуть за Станика. Но я сильно не углублялась.

– А почему вы боялись?

Я боялась, потому что я знала прекрасно, кто он, и его возможности. Он тогда был бывшим мужем экс-министра юстиции.

– Той самой Станик?

Да, Сюзанны.

– Как интересно.

Когда меня засудили к пожизненному, была проверка с пенитенциарной службы. И среди этой проверки была женщина. Были мужчины, и среди них была женщина. Я не знаю, как ее звали. Она не представлялась. И она мне сказала: "Вам большой привет от Сюзанны". И передала – "Сколько вы будете жить, столько вы будете сидеть". Вот и все. Если она меня увидит: "Сюзанна, я тебя совсем не боюсь. Поверь мне".

– А что же адвокаты не сумели обратить внимание на все те нестыковки, которые…

Я не могла обеспечить себе адвоката-профессионала. Потому что он мне денег не отдал. И потом он поставил меня под эту сделку. Мне было 34 года. И все деньги, которые там остались, мне надо было… осталась мама больная, дочь. Ей было 16 лет тогда на то время. И я не могла себя защитить.

– То есть вас просто не было денег нанять хорошего адвоката?

Да, не было. Я не могла себя защитить. Все, что я писала, все обращения, жалобы, объяснения – это все направлялось в мусорник. Оно не выходило никуда. А когда меня уже осудили – мне просто отправляли отписки. Ни в каких инстанциях добиться справедливости не могла. И до сих пор тяжело, никому не нужно. Чисто просто на словах, на домыслах, не додерживаясь статьи 62-й, и так далее, от первого слова и до последнего… Ни свидетелей, ничего нет. Просто единственное – придержались первой явки с повинной этого человека, который написал под диктовку правоохранителей. И все.

– Я не совсем понял. С одной стороны, вы говорите, что все это дело против вас организовал ваш бывший сожитель. Как я понимаю, он хотел от вас избавиться? Так?

Да. Он задолжал большую сумму. Оказалось, что около пол миллиона долларов. То, что он заказал приговор – это сто процентов. Больше некому. Он лишил меня этих денег, он меня подставил под эту оборудку.

– Попали вы на пожизненное заключение. Вы принимали после этого какие-то усилия, для того чтобы ваш приговор был пересмотрен?

Да, много. На протяжении долгих лет я очень много писала, обращалась во все правозащитные организации, и в прокуратуру генеральную. Генеральная прокуратура просила перепроверить все факты и отправляла в ту же прокуратуру, которая и выполнила этот заказ. Вот и все. После чего я получала отписки. И так долгие годы. Это бесполезно, это глухой кут… угол. Вы не добьетесь справедливости. Конечно, хотелось, чтобы наше государство было правовое, и чтобы можно было в судах добиться справедливости. Я не говорю, что все судьи выполняют заказы.

– А кто был тот судья, который вас приговорил?

Долгие годы рассматривал Зварыч.

– Тот самый Зварыч?

- "Колядник". Выполнял все прихоти Романа Станика. Плюс, выполнял все прихоти Богдан Ринажевский, который был вхож в мой дом. Прокурор Львовской области.

– И Зварыч в итоге вам вынес обвинительный приговор?

После очередного дорасследования передали Макарову. Но долгие годы издевался надо мной – это был Зварыч. И потом Макаров отказывался судить меня. Ну а потом все-таки выполнил все эти прихоти.

– Подождите, вы же говорите, что дела направлялись на дополнительное расследование. То есть получается, что даже Зварыч не решался вынести окончательный обвинительный приговор? Так ведь? Раз дела направлялись несколько раз на дорасследование.

После очередного дорасследования… я помню, потому что Зварыч все-таки настаивал на том, чтобы найти, которые имеют прямое отношение к убийству, и установить каждого роль, кто и что делал. Он меня восемь лет… долгие годы без единой доказательной базы, без вины долгие годы издевался надо мной. Вот и все. Что я могу сказать? Если он видел, что человек не виновен, он же вынес мне приговор по экономической статье. Наша фирма брала кредит под зерно, регулярно сплачивали, каждый месяц. Не уплатили в последний месяц, так как я уже была под арестом. И он мне перекрыл эти года СИЗО, Зварыч. Я должна была уходить домой. Но на прихоти – я больше чем уверена, что…

– А почему восемь лет?

Восемь лет издевались надо мной, без единой доказательной базы. Зайти и почитать уголовное дело – вот так надо мной издевались.

– Вам предлагали когда-нибудь признать свою вину?

Да, предлагали, с самого начала мне предлагали: напишите явку с повинной, и так далее, и все будет хорошо, и вам дадут года. Как я могу вызнать то, чего ты не делал? Я не понимаю. Как я могу написать помилование, если там надо вызнать вину? Я умру, я готова умереть, но я это никогда не сделаю.

– А если бы вы знали, что вас помилуют?

– А почему?

Нет. Я хочу, чтобы справедливость восторжествовала, чтобы это беззаконие было разорвано по поводу меня. Мне дочь подарила внука. Как мне им смотреть в глаза? Как мне людям смотреть в глаза? Я никого не убивала. Я не способна убить. Как мне жить дальше? У меня сломанная жизнь. У меня украли молодость, у меня убили маму этой брехней, этими заказными статьями. Мама не выдержала – умерла от инсульта в больнице. У меня дочь осталась сиротой. Как мне дальше жить?

– А где дочь?

Она знает прекрасно, кто заказал этот приговор. Она покинула страну.

– Опасаясь за себя?

Да, за свою семью и себя.

– Она живет за границей?

– А вы с ней общаетесь?

Общаюсь.

– Но сюда не приезжает?

Очень редко. Она приезжает так, чтобы даже никто не знал. Она боится очень сильно. Она сильно боится за свою жизнь. Вот и все. Потому что только дочь у меня можно взять. Я не знаю, что мне дальше делать.

– Она замужем?

Да. Она замужем. Она имеет прекрасного мужа. Она с мужем живет 19 лет уже.

– И дети, наверное, есть?

Да, двое внуков, которых я не держала никогда на руках. Меня лишили всего. Я не видела, как взрослеет дочь. Я не видела ничего. На это время, когда меня закрыли, дочь училась в лицее экономическом. Без меня она получила высшее образование, получила красный диплом, покинула страну. Все.

– Что вы думаете делать?

Надеюсь на справедливость. Все-таки я надеюсь на то, что в ближайшее время заработает новый состав Верховного Суда. Возможно, мое дело будет пересмотрено. Возможно. Вот на что я надеюсь. Я не хочу, я не надеюсь, как все остальные женщины, что снимут пожизненное для женщин, за примером всех европейских стран. Я хочу быть оправданной. Я хочу вернуться, я не хочу быть изгоем. Я не хочу, чтобы мне тыкали в глаза – что ты убийца. Я не убийца, я никого не убивала. Я не способна на такое преступление.

– А что же вы будете делать, если действительно вдруг примут такой закон?

Я буду дальше добиваться. Я сколько буду жить, я буду добиваться. Я хочу с себя это все поснимать – то, что я не делала. Вот и все. Я этим живу. Я с этим ложусь, я с этим встаю, я этим живу. Я живу справедливостью. Я хочу, чтобы эту цепь беззакония разорвали, к которой привязал меня этот Станик. Больше некому было.

– А как вы здесь живете?

Ой, это тяжело назвать жизнью. Я стараюсь держать себя в руках, иногда падаю, снова подымаюсь. Набираюсь где-то сил и снова… Я обращаюсь к Господу.

– Вы работаете здесь?

По желанию. Есть желание – работаем. Сейчас, согласно нового закона, можно работать, а можно не работать.

– А вы как?

В последнее время я случайно сломала руку, левую руку. И перестала работать. Потому что меня подводит чуть-чуть рука. А так, чтобы убивать время, можно выходить на работу.

– Мы здесь походили по территории колонии, по территории вот этого специального сектора для пожизненно заключенных. Я так понимаю, что вы здесь внутри пользуетесь относительной свободой, если так можно сказать? Под конвоем вы не ходите?

Да. Под конвоем – нет. Передвигаемся по сектору. Мы идем в баню, мы читаем книги, мы идем в столовую, гуляем. Прогулка у нас в любое время. У нас средний уровень, а не максимальный. Я изучаю иностранный, занимаюсь собой, созваниваюсь с ребенком. Вот так.

– А телефон можно иметь здесь?

Разговоры только при инспекторе.

– Мобильные телефоны запрещены?

Нет, мобильные можно. Только разговоры в присутствии инспектора.

– Я видел, что в какой-то комнате даже компьютеры стоят.

Нет. Это одна комната у нас выделена, где находится ноутбук. Мы пользуемся им. Выходим на "Скайп" с родными.

– То есть можно и по "Скайпу" поговорить?

Конечно.

– Но тоже в присутствии представителя администрации?

– Письма по интернету посылать можно?

– Emal слать нельзя?

– Нельзя заходить в соцсети. Но вы хотя бы уже знаете о том, что… за 20 лет, которые вы провели в заключении, очень много в жизни поменялось, именно в этой части. Про интернет вы знаете, про мобильную связь знаете, про электронную почту знаете, про соцсети знаете.

Конечно, телевизор смотрю, смотрим. Можно фильмы скачивать. Но разрешающие фильмы, познавательные фильмы.

– Это опять-таки администрация?

Только с разрешения администрации.

– Что смотреть можно, что смотреть нельзя.

С разрешения представителя администрации.

– А как у вас вообще с администрацией отношения?

Хорошие, нормальные. Я не могу пожаловаться на эту администрация. Администрация СИЗО – это жах. Это то, что я переносила, это начальником СИЗО… недавно у него были проблемы. Его на взятке взяли. Он бывший начальник оперчасти, который долгие годы издевался надо мной – прихоти выполнял Станика. Когда люди ко мне пришли тогда. Хлорка выливалась. Господь все видит.

– А здесь в Качановской колонии все нормально, да, я так понимаю? Жалоб нет?

Да. Нет у нас. У меня нет жалоб никаких. У женщин тоже не может быть. Потому что у нас руководство хорошее. Я не могу сказать. Все руководство у нас нормальное. Никаких жалоб не поступает. Наоборот, сочувствуют. Они знают прекрасно, что я очень много пишу, обращаюсь. Они согласны мне как-то помочь. Но как?

– Это не в их компетенции.

Однозначно.

– Для них, насколько я понимаю, вы просто заключенная. И их обязанность – это просто соблюдать тот режим, который вам предписан судом.

– Но при этом по-человечески сам, общаясь с некоторые из тех, кто вас здесь охраняет, почувствовал, что к вам относятся с симпатией и с сочувствием.

Да, спасибо богу, что есть такие люди.

– А какой режим?

Режим. У нас без пяти семь просчет. Мы выстраиваемся на улице. Нас всех считают. Завтрак, обед, ужин. Все являемся в столовую.

– Вставать когда?

Вставать полшестого.

– Отбой?

Отбой в полдесятого, в десять. Нас закрывают, а потом утром открывают. У нас раньше было совсем по-другому. У нас даже, несмотря на то, что был средний уровень, но… В СИЗО со мной как делали? Я была в робе. Мне нельзя было иметь спортивный костюм, обычную одежду. Одевали мешок на голову, черный мешок, и меня вели к адвокату в наручниках. Вот так делал Гальчишак. Несмотря на то, и зная прекрасно, что с женщинами этого делать нельзя. Но он делал.

– А здесь ничего такого нет? У вас спецодежда, так сказать. И наручники на вас никогда не надевают?

Нет. У нас человеческие отношения, никто никого не унижает.

– И свидания? Вы сказали, что дочь у вас бывает крайне редко. Но свидания разрешены?

Разрешены. Ко мне приезжают мои друзья.

– Как часто?

Почти каждый месяц. Долгие годы. С дочерью я вижусь по "Скайпу". Потому что она мне подарила внучку. Она еще маленькая. Он боится приехать ко мне. Ребенка оставить… А так, друзья – постоянно. Друзья приезжают, сестра двоюродная.

– А длительные свидания вам дают?

Да, каждые два месяца.

– Это поскольку?

По трое суток.

– Посылки вы можете получать?

Да. Я постоянно, регулярно получаю от своих друзей передачи, посылки, цветы, фрукты. Постоянно. Но я получаю передачи одна только в комнате. То есть на нас троих получается. А в СИЗО тоже так было. Раньше у нас были передачи ограничены, ограничения были на передачи. То есть, 8 килограмм можно было. И мне этой передачи хватало всего-навсего на пять дней. А все остальные дни я голодала до следующей передачи. Потому что женщины не получали. Вот и все. Пока не открылась язва. А сейчас у них тоже проблемы – у одной и другой.

– В принципе, сколько разрешено сейчас получать?

Без ограничений. Фрукты без ограничений, крупы без ограничений.

– А по времени? Как часто можно получать передачи?

Хоть каждый день.

– В последнее время, скажем так, режим содержания в заключении стал либеральнее?

Да, намного. Раньше, я помню, 8 килограмм только можно было. С 97 года по 2000 – это была голодовка, процветала голодовка, процветал, можно сказать, туберкулез. Люди сильно болели туберкулезом. Через некоторое время, аж потом разрешили без ограничений хлебобулочные… выпечка, масло, жиры. Если у меня есть возможность, а у другой нет, чтобы… Вот так люди и выживали. А кормили? Хлеб вонял дустом. Девочки пепельницы с него делали, как я сегодня помню. Так называемый борщ был белого цвета, салатового, кочан капусты плавал сверху – и это назывался борщ. Да. Я это помню. А каши скреготели. Были непромытыми, были с червяками. И когда я на ободочек тарелки выложила вот эти все червяки и показываю дежурной – такая была Галина Петровна – я стучу в двери и говорю: "Посмотрите, чем людей кормят". Она говорит: "Ничего, я утром кушала, не умерла". А при обходе прокурора по надзору – это был Прокопов, как сегодня я помню его фамилию – насобирала я этих червяков и обратилась к нему. А он мне сказал: "Любовь Васильевна, вы тут не директор. Если вы хотите, чтобы вас ногами вперед вынесли, то будьте добры, задумайтесь". Вот и все. Я это помню.

Ребенок пришла на свидание. Говорит: "Мама, а что ты делаешь с бельем, что постоянно приходится покупать?" Я скрывала: "Хлорка выедает". Мне пришлось раздавать это белье. Потому что возле меня находились разные страшные женщины. Подсаживали разных, неоднократно судимых, которые не имели права находиться возле меня. И бомжей, и наркоманов, и при ломках. Я была далекой до этого всего. Это было страшно – то, что я проходила восемь лет.

– Это все в СИЗО?

– В колонии легче гораздо?

Я отошла. Я там вообще была на человека не похожа. А тут я отошла. И прекрасное руководство, которое приходит каждый день сюда. Каждый день. Ну вот. Всегда спрашивают: "Какие проблемы? Может, есть какие-то вопросы?" Как ни начальник колонии, так заместитель, так и начальник оперчасти приходит.

– Люди, которые вместе с вами сидят, другие женщины на пожизненном, их двадцать с лишним человек. Я так понял, что некоторые из них совсем одинокие?

Большинство.

– Ни родственников, ни друзей, ни знакомых?

– Ни передач, ни свиданий?

Да-да. И из них большинство – это женщины с первой судимостью, которые ранее не судимы. Понимаете? Которым можно спокойно заменить на срока. Потому что среди нет ни серийных убийц, ни маньяков. Спокойно. И эти преступления, которые они совершили, ничем не отличаются от преступлений осужденных, которые находятся на общем режиме. Просто это все зависит от наших так называемых судилищ. Не судов, а судилищ. Вот и все.

В зоне этой 54-й колонии отбывала наказание Тарабановская, фамилия ее была. Ее обвиняли в организации папы, мамы, дедушки и бабушки – и ей дали 15 лет. И она по УДО ушла домой.

Валентина Лученинова, которая находится, моя соседка по комнате, ее обвиняют в убийстве. Она признала вину частично, что она дралась со своим мужем, которые долгие годы ее бил, издевался над ней. Он садился в тюрьму, выходил, снова бил ее. То есть вот так, пока не случилась беда. На нее навешали… Они где-то выпивали. Она убила только мужа, который умер в больнице через несколько часов. Это далеко не 115-я. Но, знаете, как, если человек беззащитен, если у него нет адвоката, а доступны дорогие адвокаты, профессионалы – вы знаете, кому… тот, кто имеет огромные капиталы. А такая, как сейчас на данный момент за меня. Когда меня обокрали – как я себя могу защитить? Как бы ты не изучал эти законы – все равно ты суды проиграешь.

Если у тебя денег нет – ты никто и звать тебя никак. И также Валя, которая находится со мной в комнате. Просто все дела надо пересматривать и к каждому в отдельности подходить. Тут были еще две женщины, которые умерли уже. Не дождались.

У нас единственная страна, где существует это пожизненное. Уже давным-давно должны были аннулировать, по примеру европейских стран. Они снимают пожизненное. Наши законы всегда рассматривают в конце дня, когда депутаты уже в зале не присутствуют. Без пяти шесть рассматривался наш закон – не хватило три голоса. Понимаете? В России нет пожизненно, в Беларуси нет пожизненного. Просто заменили бы женщинам на срок, дали бы им просто возможность, дать особенно тем женщинам, которые с первой судимостью, дать шанс. А если, например, будут такие женщины, которые… ну что с этого, если она первый раз, а за ней будет очень большое количество жертв – тогда просто надо пересматривать такие дела. Суд должен подходить, иметь точку зрения на каждого индивидуально. Вот и все. Но это не значит, что… Я нахожусь среди них. Я же вам говорю, поначалу, когда я приехала сюда, мы тут не находились в этом секторе. Я находилась в подвальном помещении. Потом мы перешли со временем. Это бывшее СИЗО переоборудовали, мы перешли сюда. Где-то через год.

– А конфликтов у вас никогда не было с другими заключенными?

Бывали споры в секторе. Но а так… у нас в комнате нет никаких. У нас мир, покой, понимание. Каждый имеет свою беду. Девочки меня понимают, поддерживают меня всячески. Садимся, пьем чай все вместе. Я не буду пить… если он мой, я не считаю, что он мой. Мы будем пить вместе. Кофе будем пить вместе, кушать будем вместе. У нас нет никаких попреков, нет никаких…

– Из 23 женщин, которые здесь сидят, нет ни одной, которая бы действительно совершила какое-то страшное преступление?

Есть. Это многократно судимая, которая сидит около сорока лет. Уже всю свою жизнь почти сидит. Вышла – села. Вышла – села. Но это многократно судимая.

– Она опасна для общества?

Я бы сказала, да. Если честно, да. С ней страшно даже в секторе находиться.

– Вот так вот.

Я стараюсь ее избегать. Она женщина неправильной ориентации, даже. Это очень страшно. Это у меня с ней были неоднократные, знаете, такие…

– Но такая только одна?

Да. С утра до вечера она каждый день себе ищет жертву для конфликта. Это страшно держать ее среди женщин, которые первый раз судимы. Она полностью отличается. Полностью – взглядом, всем. Она очень страшный человек. Не надо с ней разговаривать – просто посмотреть и увидеть.
А все дела можно пересматривать и спокойно ей давать срока. Отпускать к детям. Их ждут дети, мамы, папы. У кого есть родственники, у кого нет родственников. То есть, дать им шанс. Женщина с первой судимостью, особенно. Мы ждем-ждем этих законов, а они не принимаются.

– Хорошо. Если вдруг такой закон будет принят, вас могут выпустить. Вы уже 20 лет отсидели.

Что я буду делать? Со своими друзьями, как мы говорили, я буду дальше добиваться справедливости. Вот и все. Вот что я хочу, о чем я мечтаю – поснимать с себя это. Я не смогу дальше жить. Встречи с должностными лицами. Буду спрашивать, как мне дальше жить. Бросать эту страну? Скорее всего… Я думаю об этом, что, скорее всего, если у меня получится, бросить эту страну. Потому что мне за нее стыдно. И выехать. Но не смогу. Я ее люблю. У меня тут похоронены мама, папа, брат. Буду дальше добиваться. Буду добиваться, пока не поснимают с меня эти абсурды, которые понавешивали на меня. Это оружие, это все. Вы не представляете, что они со мной сделали. Вот и все.

– А бывает, что нас накатывает отчаянье?

Да. Я падаю духом очень сильно. Иногда бывает. Иногда было такое, что я жить не хотела, хотела уйти из жизни. У меня было так два раза. А теперь я этого никогда не сделаю. Я стараюсь быть сильной. Да, я падаю духом довольно часто. Но потом снова подымаюсь, потом снова падаю духом, потом снова подымаюсь… Сейчас приближается Новый год. Я вам скажу, как это будет. Если, не дай боже, мне придется еще здесь быть на Новый год, наверное, напьюсь каких-то успокоительных таблеток, чтобы его проспать, этот Новый год. Мои любимые праздники – Новый год. Чтобы не смотреть телевизор, как люди веселятся. Вот и все. У меня убили маму. Я не видела, как взрослеет дочь. Убили мою молодость. Что еще? Что можно было? Честно, я жила жаждой мести. Теперь у меня этого нет. Я всем все простила. Я просто хочу получить оправдание. И не надо ничего платить – просто оправдание, чтобы смотреть людям спокойно в глаза. Понимаете? Вот и все. Быть чистой, вернуть свое доброе имя. Вот и все. Работать, быть кому-то нужной.

– Держитесь. Что я вам могу сказать? Удачи вам.

Спасибо. Я надеюсь, я уповаю на Господа, потому что это в его силах. Надеюсь, что меня кто-то услышит. Может быть, кто-то руку помощи подаст. Вот что я хочу. Много приезжали и обещали, и помогут… Но это были только обещания.

– Спасибо вам за интервью.

Спасибо.

70 лет назад, 3 января 1946 года, в центре Минска заживо сгорело несколько сотен ребят, которые пришли на первый послевоенный бал-маскарад. Нил Сыманович рассказывает жуткую историю.

«Елочка, гори!» - и меньше чем за минуту праздник превратился в ад. Загорелась сама елка, «комната сказок», огонь перекинулся на лестничный пролет. Десятки парней и девушек, вопящие от страха и бессилия, пытались пробраться к окнам. Уцелевшие в огне толкались, кусались, повисали друг на друге, только чтобы выбраться из пекла. Первые прыгали - и разбивались насмерть. Следующие за ними падали - и оказывались в месиве из костей, мяса и крови. «Мне показалось, я приземлилась на лед, - вспоминала выжившая. - А на деле это была замерзшая кровь разбившихся».

Минск до бала

После войны Минск несколько лет не мог прийти в себя. Развалины в центре, хибары, а то и землянки на периферии, нет одежды, еды, света, воды. Эти образы зашиты в наших генах - они известны и по фильмам, и по книгам, и по воспоминаниям тех, кто остался или вернулся в город после войны.

Фото из архива американского информационного агентства. Комментарий к снимку: «Когда-то на месте этой землянки, сооруженной посреди разрушенного войной Минска, стояли жилые дома. Сейчас в Минске огромная проблема с жильем. Сегодня картофельные делянки и землянки покрыли разрушенное пространство. Крайняя нехватка поставок техники затрудняет работы по реконструкции Минска».

По статистике, через месяц после того, как в Минск вошли советские танки, в городе оставалось всего 43 000 человек - сравните со 110 000 человек, которые жили тут в самом начале лета 1944-го. А уже в январе 1946-го в столице Белорусской ССР жило 158 000 человек: люди возвращались с войны, многие приезжали из России и других советских республик, чтобы строить в Минске коммунизм.

Правда, шло строительство с неимоверными усилиями: бюджетных денег ни на что не хватало, с едой и одеждой в городе были катастрофические перебои. А та, что приходила по линии гуманитарной помощи UNRRA из Америки, часто просто не доходила до обычных минчан - оседала в гардеробных партийной руководящей элиты, которая оперативно сформировалась и вполне себе справлялась с поствоенными невзгодами.

«Всё как всегда», - шептались между собой минчане, в страхе оглядываясь по сторонам. За полтора года после освобождения карательная машина НКГБ отладилась и работала предельно четко: забирали тех, кто жил и, не дай бог, работал в Минске при нацистах, забирали «неблагонадежных», забирали тех, кто был в плену. Люди предпочитали молчать.

Снимок 1946 года: «Русская женщина покупает сухое молоко для своего ребенка в продуктовом магазине Минска. Все продукты на полках этого магазина доставлены в город в рамках программы UNRRA». United Nations Relief and Rehabilitation Administration - это Администрация помощи и восстановления Объединенных Наций, которая была создана в 1943 году для оказания помощи странам, освобожденным от держав «Оси». Снимок 1946 года.

Известную фатальность ситуации придавал тот факт, что первым новым зданием на Советской стал офис НКГБ, тот самый, с «башенкой Цанавы».

С другой стороны, даже власти понимали, что горожанам нужен хоть какой-то праздник, чтобы на несколько часов забыть о войне и нищете. В 1945 году было решено провести для отличников учебы и детей высокопоставленных лиц бал-маскарад сразу после наступления Нового года. Помещение - клуб НКГБ на площади Свободы - было выбрано не случайно. Во-первых, здание тщательно охранялось: во время войны тут находилось гестапо, которое не успело забрать многие важные документы, и сейчас тут работала следственная комиссия. В подвале держали пленных немцев. Во-вторых, на праздник ждали руководство БССР. И в-третьих, только тут, в здании НКГБ, было электричество.

На месте сгоревшего клуба вскоре возвели это здание.

Как вспоминают старожилы, пригласительные на «бал-маскарад» (именно так торжественно-помпезно называлось мероприятие) распространялись строго по спискам: старшеклассники, студенты, рабочая молодежь, дети партэлиты. Всего на балу было 300-500 человек: точную цифру приглашенных не знают до сих пор.

«Помимо, как сказали бы теперь, VIP-персон, небольшой группе счастливчиков пригласительные билеты достались по знакомству, - вспоминает Василий Шарапов , который в 1950-19 60-е стал руководителем Минска. - Дочь коменданта НКГБ, Героя Советского Союза, командира легендарного отряда «Храбрецы» Александра Марковича Рабцевича Люся пригласила на вечер свою подругу Юлию Чижик. В райкоме комсомола предложили два билета и мне с женой Анной. Но мы отказались. Было неудобно идти на торжество в гимнастерке».

Василий Иванович ошибается: «счастливицу по блату» звали не Юлия, а Лилия Чижик - она до сих пор помнит шикарное пальто и шляпку из американской посылки, которые надевала на бал-маскарад.

На фото Лиля Чижик за месяц до трагедии. В этом пальто девушка пришла на бал - оно сгорело в гардеробе .

Говорят, в те дни все швеи города были заняты как перед выпускными: шили платья, штаны, маскарадные костюмы - счастливчики трепетали в предвкушении сказочного действа. Для полноты картины не хватало лишь столпившихся у ярких окон клуба завистников, жадно всматривающихся в наряды веселящихся ровесников. Но таких 3 января не наблюдалось: во-первых, бал-маскарад проходил на третьем этаже, а во-вторых, здание охраняли сотрудники НКГБ. Вплоть до того, что двери в здание были закрыты: мол, чтобы никаких посторонних.

Бал-маскарад

Можно только представить себе всю красоту и изящество действа. Умопомрачительные дамы (их роль исполняли старшеклассницы и студентки), которые прятались за масками из папье-маше от глаз и ухаживаний галантных кавалеров (их как могли играли минские студенты и молодые солдатики). Все вокруг кружилось, блистало, гремело, искрилось любовью и предвкушением чего-то грандиозного и замечательного.

Лилия Чижик вспоминает, что зал, где проходил бал-маскарад, был прямоугольной формы, примерно 70 квадратных метров. Все стулья, которые раньше стояли в центре зала, поставили вдоль стенки, а запасные двери закрыли. В фойе крутили мультфильмы, рядом находилась комната сказок.

Симпатичная Саша Кривчик познакомилась с молодым человеком, который буквально пленил: статный кавалер, несколько раз он ее приглашал на танец. Они кружились в вальсе, танцевали польку, а потом она рискнула принять от него приглашение на танго. Кажется, в этом месте сконцентрировалось все счастье вселенной. Но и оно, к сожалению, подходило к концу: в 23 часа маскарад планировали закончить.

«За 15 минут до конца уже стали расходиться люди, мы с Люсей (с той самой дочерью коменданта. - Ред. ) вышли в комнату сказок, - рассказывает Лилия Чижик. - Посредине стоял Дед Мороз, ватный. Стенки были обиты фанерой - сюжеты сказочные были нарисованы. Два подростка курили прямо в этой комнате. Люся сказала мальчишкам, чтобы бросали курить, потому что здесь не положено».

Вряд ли ребята послушали Люсю - судя по тому, как дальше развивались события. Впрочем, докопаться до конкретики пока не удалось ни одному историку и журналисту: воспоминания выживших свидетелей противоречивы и сбивчивы. Да еще закрыты на замок в самых дальних уголках сознания: некоторым из участников бала до сих пор снится дьявольское пламя.

Вспоминает Александра Кривчик: «В самый разгар танцев я услышала многоголосый гул. Обернулась и вижу: у входа в зал как бы балкон, с которого идет на нас огромное пламя. Толпа отпрянула к стене. Рядом со мной стоял военный, все спрашивали у него, что делать. А он отвечал: прыгать в окно. Тут же ребята выломали раму. Готовы были прыгать, но услышали снизу крик: «На сцене справа дверь, там выход». Стали искать ту дверь, но стулья, как баррикады, не давали продвигаться. Воздуха уже не было, только пламя и дым. Тогда мы бросили поиски двери и стали подбираться к подоконнику».

Прохожие с ужасом смотрели, как со второго и третьего этажей охваченного огнем клуба выбрасываются молодые ребята и девушки. Те, кто приземлялись первыми, разбивались насмерть. Те, кто прыгал за ними, приземлялись в месиво из костей и крови.

К клубу подъехала пожарная машина - у нее не оказалось воды для тушения. Лестница, которую привезла следующая команда, доставала только до второго этажа - и та почему-то сломалась. Впрочем, спасать уже было некого: адский бал подходил к концу.

«Парень, которому я понравилась, мгновенно разыскал меня на улице и изо всех сил старался первой уложить в грузовую машину, - вспоминает Александра Кривчик, которой удалось-таки выпрыгнуть и остаться живой. - На меня стали грузить тела — мертвые вперемешку с живыми. Я пыталась защитить сломанную ногу (у меня был открытый перелом голени), но руки попадали в месиво из костей и крови. Наконец телами меня придавили так, что стало нечем дышать. Но я все же доехала живой до 2-й клинической больницы».

«А из подвала несся жуткий вой, - вспоминала Елена Павловна Демидович , которая не верила, что сумела выбраться из пекла, и все спрашивала у людей: «Скажите, я живая?». - Из подвала орали по-немецки, плакали. Я ведь тогда не знала, как и все пришедшие на бал, что внизу сидели пленные немцы, они боялись заживо сгореть».

Минск после бала

Всю ночь с 3 на 4 января 1946 года комендант НКГБ, Герой Советского Союза, командир легендарного отряда «Храбрецы» Александр Маркович Рабцевич ходил по пепелищу, по ближайшим к клубу улицам и дворам и когда в голос, а когда шепотом звал свою любимую дочку Люсю. И, наверное, молился, чтобы она просто потерялась среди живых. Но Люся не потерялась: ее браслетик он нашел-таки в пепле. Она сгорела.

На следующий день прошло экстренное заседание Бюро ЦК КП(б)Б, на котором пожар квалифицировали как «ЧП, имеющее политический характер». Секретарю Минского горкома партии Горину и секретарю ЦК ЛКСМБ Зимянину объявили выговоры, секретаря горкома по пропаганде сняли с должности. Директора клуба НКГБ осудили на 6 лет. Коменданта Рабцевича арестовали, но скоро выпустили. «Посчитали, что гибелью дочери он искупил свою вину сполна», - вспоминает Василий Шарапов.

Через какое-то время на Военном кладбище поставили обелиск в память о погибших в тот страшный день. На нем лишь фамилии, инициалы и возраст ребят, которые не смогли выбраться с бала: 16, 18, 19, 22 года.

Само уголовное дело по пожару в клубе НКГБ никто в глаза не видел. Говорят, что оно есть и до сих пор лежит в архивах КГБ под грифом «Секретно». Очевидно, что именно из-за секретности журналисты и историки пытаются разгадать множество загадок, связанных с событиями 3 января 1946 года.

Сколько людей было на балу и сколько из них погибло на самом деле? Свидетели говорят чуть ли не о 300 погибших из 500 приглашенных, а на обелиске выгравировано не больше 30 имен.

Как получилось, что все двери в клубе были заперты, а к открытым даже во время пожара не подпускали погибающих людей?

Как получилось, что все пожарные машины в тот вечер выехали по ложным вызовам, а на тушение клуба приехали неэкипированные?

Кто же на самом деле устроил поджог: горе-курильщики? диверсанты, которые хотели уничтожить все гестаповские документы? кто-то из своих?

Почему на бал не приехали-таки руководители республики?

…Лену Демидович с пожара забрала к себе какая-то женщина. А уже на следующий день девушка входила в свой родной двор, а все соседи и родные смотрели на нее, бледную, в черном платье, как на ожившее привидение. Мать, которая уже похоронила свою дочушку минувшей ночью, не найдя ее ни в больнице, ни на пепелище, рыдала от счастья.

Лена еще несколько лет не могла нормально спать: каждую ночь ей снилось, что она горит и взрывается от огня.

«А потом умерла моя бабушка, мы поехали хоронить ее на Военное кладбище. И после похорон мама сказала: “Леночка, давай подойдем к памятнику тем, что сгорели”. Мы подошли, и мама упала в обморок, когда увидела третьей сверху в списке мою фамилию» .

«Родители порывались сходить в милицию, попросить, чтобы убрали мою фамилию с обелиска, но одна старушка сказала, что, по поверью, я долго жить буду».

«Тайна за семью печалями». Елена Ивашко, газета «Минский курьер» (8.02.2012).
«Трагедия на Немиге впервые случилась в 1946?». kp.by (8.04.2005).
«Я TUT родился. Современная бабушка о жизни на площади Ленина, куклах в отеле “Европа” и 90-х, которые были для нее “страшнее войны”». Снежана Инанец, tut.by (16.12.2013).
«Нас время ставит на свои места». Василий Шарапов (Минск, 2013).
«“Минский феномен”. Городское планирование и урбанизация в Советском Союзе после второй мировой войны». Томас М. Бон (Москва, 2013).

Фото: CityDog.by, tut.by.

С самого утра в Качановской исправительной колонии №54 все на ногах – в их заведении сегодня праздник, самая настоящая свадьба: с платьем, кольцами и росписью. Отдают под венец заключенную, которая приговорена к пожизненному лишению свободы, рассказывают, такого в Украине еще не было: женились и замуж выходили за узников в тюрьмах и колониях и раньше, но женщин, которые, скорее всего, никогда не увидят воли, в жены еще не брали.

Мы спешим на церемонию бракосочетания на всех парах. Подходя к корпусу, где будет церемония, видим невысокого парня в костюме с огромной охапкой цветов. Работники колонии подсказывают, да, это и есть наш жених! Молодой человек заметно нервничает, одаряет нас широкой счастливой улыбкой и в сопровождении людей в форме заходит в здание – настроиться и подготовиться. Глаза парня сияют, а на лице нет ни тени сомнения в том, что он собирается сделать – пожизненное будущей супруги его не смущает.

Проходим несколько уровней охраны и попадаем в небольшую комнатку с зелеными стенами, добротно украшенную воздушными шарами и плакатами с пожеланиями счастья молодым. Работница загса, музыка, рушник, бокалы с напитками – все по-настоящему, как на обычном бракосочетании. Помощница Гименея разводит руками – работа такая: людям везде хочется жениться.

Заходя в тюремную обитель невесты, открываем рты с порога – красавица! Белое платье с корсетом, пышная юбка в пол в текстильных цветах и рюшах, аккуратная прическа, нежный макияж, небольшая диадема и, конечно же, фата – глаз не отвести! Катя скромно улыбается, с виду в жизни не скажешь, что эта хрупкая девушка виновна в особо тяжком преступлении. О своем прошлом невеста много говорить не хочет, но добавляет, от будущего мужа ничего не скрыла, он знает о ней даже самое сокровенное. Катерина получила пожизненный срок за двойное убийство.

До регистрации брака 33-летняя Катя видела своего будущего мужа несколько раз в жизни – за стеклом на коротких свиданиях. Познакомилась с Юрой в харьковской колонии, где находится с 2012, приговор ей зачитали пять лет назад. Названная мама Юрия, а парень сирота, как и Катя, - представитель религиозной общины, и время от времени посещала колонию и много рассказывала о сыне, хотела, чтобы ребята подружись. Катя и Юра встретились, писали друг другу длинные письма и часто болтали по телефону, а предложение стать законной супругой девушка получила в письме.

Мы познакомились чуть больше года назад, а более плотно общаемся полгода. Он просил, чтобы я молилась, чтобы Бог послал ему хорошую супругу, а однажды я получаю письмо: "Катя, как ты думаешь, моя жена будет такая как ты?", - со слезами на глазах говорит девушка.

Заключенная вспоминает, тотчас ринулась к телефону, чтобы расспросить парня, что это значит, а в ответ услышала предложение руки и сердца.

Я ему начала говорить, что ты же молодой, что ты на свободе, а у меня такой срок… Говорю, найдешь себе девочку, создашь полноценную семью, а он в ответ – у девочек на свободе очень много шансов, а я у тебя один. Говорит, если ты меня не прогонишь, все будет хорошо, - с замиранием сердца продолжает невеста.

27-летний Юрий признается, это его первый и последний брак, ведь сегодня он сочетается узами на всю оставшуюся жизнь.

Супругам дадут длинное свидание на три дня, - объясняют сотрудники колонии. – А дальше только краткие раз в месяц за стеклом. В Украине все еще действует закон, согласно которому после 20 лет лишения свободы пожизненные заключенные могут попросить о помиловании, - объясняют в колонии.